«В лето 7116, а от Рождества Христова 1608 года, случилось в земле русской великое бедствие: мертвецы стали вставать, да на люд нападать. Откуда сия напасть пришла, то никому не ведомо, да видно, за грехи наши тяжки, да междоусобицу. Не прощает никому земля предательство, на то доля наша тяжкая, токмо верующие, да оружные справляются с ними, а всем остальным препятствия и смерть чинится, ну, да на то Воля Божья. А пошло сиё бедствие от Ростриги, сожжённого тотчас опосля смерти. А ежели кто пострадает от мертвецов, так тот бесноватым становится».
Инок снова отстранил от себя написанный текст и, близоруко прищурясь, осмотрел рукопись. Вот теперь она выглядела законченной! Бережно взяв в руки лист, он положил его к остальным, что вскоре должны были стать книгой. Внезапно за дверью послышался шум. Отставив дела, старый монах успел только поправить клобук, съехавший на затылок, как дверь распахнулась настежь.
– Иеремий! Напали!
– Кто?
– Так вестимо кто, поляки у ворот стоят или казаки, все они один лях!
– Иду! Иду! Опять? Господи, да деется-то што?! Третьего дня только отбились от мертвяков, упокоив всех, а теперь энти припёрлись. Да не упокоить-то всех, а и отличи, попробуй, бесноватых от живых ночью! Эх, народу много побили за три года голода и неурожая.
– Быстрей, Иеремий! Они уже у стен! – кричал насмерть перепуганный молодой послушник.
– Иду, иду я! – старый монах засуетился и, побросав вещи, быстро вышел из кельи.
***
– Тятя, тятя, наши сети притащили мертвеца! – мальчишка лет семи вприпрыжку прибежал на поле, где работал отец.
Ещё не сильно пожилой крестьянин вытер пот рукавом домотканой рубахи и посмотрел на сына.
– Какого рожна брешешь? Шо гуторишь, откель мертвец?
– Не знаю, тятя. Мы с братом рыбачили на запруде. Там течение слабое, бросили бредень, потянули, а он чижолый, еле вытянули. Глядь, а там мертвец, и шевелится, мы – тикать. Братуха в лес побежал, а я к тебе в поле.
– Мертвец встал? – нахмурил брови отец, довольно крепкий и ещё не старый селянин.
– Да, тятя.
– Так, може, он живой, а вы его за мертвеца приняли?
– Не, тятя, он уже весь распухший, раскорёженный, морда нечеловечья ужо, лохмы кожи свисают и зубы видны через щёку. Ужас, я и в портки надул от страха, а братишка, вроде, и наложил в них.
Вспомнив это, малец, по глупости малолетской, невольно хохотнул.