В квартире не шевелился даже воздух – Дана взмахнула рукой, разгоняя его, но он остался тихим и недвижимым. Плохой знак. Ни капающего крана в ванной, ни скрипа соседских шагов над головой, ни воя сигнализации с улицы. Мелкие спят, а родители наверняка смотрят на диване телевизор. Быть может, они уже уснули, отец с утра уйдет на работу, и с Даной все будет хорошо.
Малодушие. И страх.
Разувшись, Дана пригладила колючий ежик волос, расслабила лицо – губы все еще не слушались. Она шагнула в большую комнату, и у кресла сразу вспыхнул детский ночник, розово-голубое мерцающее облако. Даже слабая вспышка резанула по глазам, и Дана заслонилась от нее рукой.
Отец сидел в кресле и смотрел не отрываясь.
Широко расставленные ноги, барабанная дробь пальцев по мягкому подлокотнику, полый пустой звук – наконец хоть что-то зазвучало в комнате, а ведь Дана боялась, что звуки у нее забрали вместе со всем остальным. Она как-то издалека подумала, что отец сейчас разбудит мелких, но промолчала. Знала, что любые слова обернутся против нее самой.
Остановилась в проеме, будто все еще надеялась сбежать.
– Время видела? – глухо спросил отец.
Дана кивнула и склонила голову. Вот бы стать хлебной крошкой и юркнуть под плинтус, в одну из щелей, из которых зимой тянуло по ногам, отчего приходилось ходить в колючих шерстяных носках. Вот бы стать одной из тысяч пылинок, что мельтешат по комнате в солнечное утро, – отец проорется и уйдет, не сможет ее найти. Вот бы…
Лицо его, знакомое почти до судороги в пальцах, схватилось несвежим бетонным раствором. Сплошь в желваках и твердых мышцах, белое, яростное, – Дане хватило одного взгляда, чтобы это понять. Только глаза оставались воспаленными. Немигающими.
Дана с трудом сглотнула.
Ночник погас, и комната рывком ухнула в темноту. Дана не шевелилась. Свет загорелся снова и снова пропал. Щелк, щелк. Щелк. Перед глазами мельтешили тени, кололо под веками.
– Мне повторить?!
– Я видела, пап. Но я ведь…
– Ты. Видела. Время?
Шипит. Лучше бы прикрикнул или врезал кулаком по креслу. Нет же, пригнулся и сузил по-змеиному глаза. У Даны чесалось на языке, билось в зубы, но она молчала.
Нельзя его распалять.
– Мы разбирали квартиру одной старушки, – сказала она мягко, так, как это обычно делала мать.
Раньше Дана ее почти ненавидела за эту ласковую вкрадчивость, за показное спокойствие, но, повзрослев, быстро поняла, что это единственно верная тактика. Мелкие, неуверенные шажки, словно переступаешь по болоту, по кочкам из травы и глины, уходишь в ряску ступнями и молишься, лишь бы не провалиться по пояс.