Все, что мы помним - страница 34
Опа… Никогда не знаешь, когда вдруг можешь брякнуть вслух что-нибудь не то. Надо быть повнимательней.
– Это мой пароль, – говорю я ему.
Листья трепещут в моем окне. В моем окне трепещут листья.
Это все ветер. Люди в этом месте любят поговорить про ветер, про температуру воздуха, про погоду. Погоды в этом месте почитай что нет, но они все равно любят поговорить о ней. Погода – у меня в окне, и иногда она заставляет листья так вот трепетать. Или блестеть. Или… Сиять. И те, что близко, и те, что далеко.
Почему же те, что далеко, мне тоже так близки? Хотя они далеко от окна? Слова – они такие… У них своя собственная погода, которая тоже меняется: вот сейчас она одна, а чуть погодя уже другая. Погоди же немного, погода!
Нет, лекарства мне точно… как это там выражается Менеджер по Исходу… Переперсонифицировали? Перемониторили? Личностно-переориентировали?
Фотография дядечки постарше опять переместилась вперед. Он не улыбается. Мне это нравится.
За всеми этими листьями – деревья. За. И я знаю, какие. Знаю, что это за деревья. Которые за листьями. Я почти уверена, что знаю.
Почему я смотрю на фотографию дядечки постарше, как будто он может мне чем-то помочь?
Camellia japonica… Azalea indica…
Что это такое? Это пароли?
Дядечка постарше на фотографии смотрит на меня без улыбки. Хотя словно вот-вот рассмеется. Или, может, вот-вот рассмешит меня. На шее над воротником у него морщины. Словно кора на дереве. Или, если как следует присмотреться, то не морщины, а пятнышки. Как будто он играл в пятнашки и кто-то его запятнал.
Corymbia maculata. Эвкалипт пятнистый.
Это тоже пароль? Слово-пропуск? Пропуск куда? Или пропуск на месте тех слов, что некогда были мне известны?
Как бы там ни было, эти пропуски вроде начинают понемногу заполняться. Слова возвращаются. Пожалуй, стоит записать их в ежедневник.
С малым, который здесь не живет, что-то не так. За фрикадельками спрашиваю у него, на каком этаже его комната, и он отвечает мне.
– На этом, – отвечает он. – Я живу на этом.
– Очень вам сочувствую, – говорю я ему. Это, пожалуй, самая печальная вещь, которую я когда-либо слышала, хотя и не могу быть в этом окончательно уверена.
Он обводит взглядом столовую. Акулы все так же улыбаются и балансируют своими пляжными мячами, инвалидные кресла все так же выстроились в ряд у стены. Сердитая Медсестра кричит на девушку-эскимоску на кухне. Всё как всегда.