– Вот, – сказал владыка величайшей в мире державы. – Здесь все.
Папка была не слишком толстой. Старший, не меняя непроницаемого выражения лица, развязал тесемки, достал пару десятков листов обычного формата, быстро просмотрел и положил обратно.
– Да, сказал он. – Здесь все.
Генеральный умел владеть лицом не хуже любого из присутствующих, но было видно, что слова Старший покоробили его. Он грузно поднялся из кресла, взял папку и сделал приглашающий жест. Старший последовал за ним в соседнюю комнатку, в полумраке которой плясали отсветы огня в небольшом камине. Под внимательным взглядом Старшего он бросил папку в огонь. Они подождали, пока картон и бумага сгорели дотла. Старший пошевелил золу фигурной кочергой, удовлетворенно кивнул головой. Они вернулись, и Генеральный, молча, не прощаясь, вышел в дверь, противоположную той, откуда вошёл.
Больше Горец никогда с ним не встречался.
Ситуация почти полностью повторилась ещё дважды – когда группа вошла в кабинеты председателя Комиссии партийного контроля и управляющего делами.
Здесь их ждали, высокопоставленные партийные боссы держали папки наготове. В каждом кабинете стоял шредер – аппарат для уничтожения секретных бумаг. Старший опускал листы в прорезь не торопясь, аккуратно. За листами следовали папки.
Ни одного слова при этом произнесено не было. После измельчения бумаг Старший открывал аппарат и брал горстку образовавшейся трухи, бросал в пепельницу, поджигал. Все молча смотрели, как тлеет бумага. Управляющий делами едва заметно морщился. После этого ни о каком восстановлении текста даже теоретически говорить не приходилось.
«Интересно, что ему не нравится?»,– подумал Горец. Об этом же подумали и все остальные.
Они прошли коридорами мимо неподвижных офицеров на постах охраны, которые смотрели мимо них невидящими глазами. Вышли на Старую площадь, неторопливо подошли к памятнику героям Плевны, остановились. Старший закурил, давая понять, что все прошло по плану и можно расслабиться.
– И что дальше? – спросил Моряк.– Разбегаемся, или?..
Моряк получил свой оперативный псевдоним потому, что родился в такой глухомани, откуда, как сказал бы классик, хоть три года скачи – ни до какого моря не доскачешь. Считалось, что такого рода уловки повышают уровень секретности и оберегают личный состав от провала. Кто придумывал псевдонимы, знать не полагается. Горец, однако, подозревал, что не слишком умные люди.