Она пила, облилась вся, начала смеяться, не отрывая кружки от губ, когда поняла, что обливается, и облилась больше.
– Рот дырявый, – сказал Витька.
– Так это у тебя рот полон хлопот, ты семейный, а я холостая, дырявая. Пью, а из ушей льётся.
– Надо тебе забот прибавить. Гостей принимаешь?
– Тебя приму, вечером приезжай.
Она не поверила, когда машина загудела, её вытолкнула на крыльцо сестра. Мать не понимала, почему Наташка не зовёт её к ужину, пошла было сама, но увидела за погребом КАМАЗ и вернулась, поджав серые пятнистые губы.
«Да, сломалась машина, починил к утру». Катя поверила. Пересчитывала деньги, когда он пришёл.
– Три годика ещё, Вить, нам осталось. Потерпим – и заживём.
«Купим дом, разведусь, уйду к Машке», – подумал Витька.
Мать плакала горячими слезами, сидя на неразобранной постели: младший пьёт, старший либо загулял с Машкой.
Машина ломалась и ломалась.
Машка похоронила мать.
А в Курпинке умерла Федосья.
Она собирала ягоды на солнце и задремала, одурманившись запахом горячих земляничных листьев и терпких мускусных муравейников.
Влажные каплевидные ягоды плющили рыльца о стенки трёхлитровой банки.
Рита нашла бабку. Она думала, Федосья спит, и вычерпала из банки верхний шершавый слой ягод. Волосы у бабушки раскалились, как проволока.
Рита вернулась, бабушка спала на том же месте. Солнце уже не свешивалось трубчатыми, непрозрачными, как лук щиплющими глаза лучами до головы Федосьи, а тянулось к ней из-за Липовой Аллеи порванным крылом света с пятнами тени на перьях.