Жужжание инструмента не заглушало младенечий визг. Я принялась щелкать пультом. Наверное, мать ребенка сидит в соседнем зале на педикюре, а бабка сторожит чадо. Но почему бы им не пойти гулять по улицам?
Крик усиливался. Я поморщилась и оглянулась на других посетительниц. Они сидели с невозмутимыми физиономиями, словно ничего из ряда вон не происходило. Мне хотелось выразить негодование, но сказать вслух что-нибудь вроде «уймите его», как это делают некоторые люди в самолетах, я не решалась. А злоба – я ведь пришла, чтобы поскорее избавиться от всех напоминаний о произошедшем, а попала прямиком в шоурум бренда «у всех вокруг есть долбаные младенцы, а у тебя нет», – клубилась внутри. Я обшаривала глазами тетку, уродливые пластиковые погремушки, прикрепленные к коляске, самого ребенка, похожего на резиновую маску Ельцина из передачи «Куклы», и мне хотелось выделить их пунктиром, как в графическом редакторе, и нажать на «Delete».
Руки были в плену у маникюрши, которая проворно снимала лак с моих ногтевых пластин. Пыль летела во все стороны в свете настольной лампы, а я ощущала себя героем «Заводного апельсина» в тот момент, когда его, привязанного, заставили смотреть видеозапись сцен изнасилования под девятую симфонию Бетховена. С завязанными руками я подвергалась такому же бесчеловечному эксперименту – только меня заставляли смотреть на самое естественное, что может быть на этой планете, самое желанное и одновременно ненавидимое мной – на сочащегося слюной и молочным ароматом человеческого детеныша.
* * *
За три недели до этого я сидела в просторном холле клиники репродуктивной медицины. Мягкий свет, окна на Малую Невку, деревянные панели и лампы, по форме напоминающие молекулу ДНК. Это место больше походило на лобби пятизвездочного отеля, чем на медицинское учреждение.
Посетители ожидали своей очереди на длинных диванах, разделенных продолговатыми перегородками. Каждый отрезок между перегородками был рассчитан на двух человек. Очевидно, эргономический прием: чтобы пары могли спокойно шептаться, скрытые от сидящих в других отсеках. Как в Михайловском театре. При свете публика старается не глазеть на обитателей других лож. А как только гигантская хрустальная люстра меркнет, многие бинокли направляются не на сцену, а на незнакомцев напротив. Но если встретить знакомых в театре – приятно, то визит в такую клинику – сродни спиритическому сеансу. Лиц других участников видно быть не должно. Некоторые приходили сюда в темных очках, я не шучу!