– Tata! – Я обхватила рукой его ногу.
Отец положил мне руку на плечо, не прекращая оживленную дискуссию с одним из главных караульных.
Я выскользнула у него из-под его руки и протолкнулась в самый центр кольца, в которое стянулись родители и соседи. На этот раз я окликнула мать и потянула за карман передника. Уже одно то, что мать вышла в переднике, говорило о нешуточности утренних событий, иначе бы она ни в жизнь не показалась так на людях.
– Мама, – позвала я, теперь уже робко. – Почему вы ушли без меня?
И опять родители меня как будто не слышали, но я узнала о случившемся из слов, витавших приглушенным рокотом по двору и звучавших иногда так синхронно, будто кто-то нарочно говорит в унисон.
«Vukovar je pao». От такого всеобъемлющего шепота становилось жутко, созвучно смыслу сказанного. Вуковар пал.
Вуковар держал осаду много месяцев. Люди из веревочного городка, которые теперь жили в Сахаре, и мальчишки, которых посреди учебного года привели в наш класс, бежали заранее. Мы слышали рассказы про родных и близких, которых строем уводили в лагеря для переселенцев – и поминай как звали; слышали рассказы о тех, кто остался, о мужчинах и женщинах с самодельным оружием, отстреливавших солдат ЮНА из окон собственных спален. Но я не понимала, что значит «пал», и пыталась представить что-то сопоставимое. Сначала я подумала про землетрясение, хотя сама ничего такого не переживала. Потом я вспомнила утесы в Тиске, куда мы ездили летом на отдых, и представила, как часть скалы рушится и падает в Адриатику. Но ведь Вуковар не крохотная деревушка у моря. Ракета, попавшая в Банские дворы, обрушила часть зданий на взгорье, но это лишь малая доля Загреба. Я понимала, что павший город – зрелище наверняка куда страшнее.
Скоро стало ясно, что кучки людей не статичны, а движутся куда-то в круговой толчее, но из-за роста я не видела, куда именно. Наконец людской круговорот вывалил со двора на главную улицу, и краем глаза я увидела, к чему было приковано всеобщее внимание: в центре стояла группка дрожавших мужчин и мальчиков, захлестнутых каким-то небывалым ужасом, так что даже я распознала в них беженцев. Вид у них был еще обреченнее, чем у людей из первой волны, взгляд ошалелый, а тело неестественно исхудавшее. Сжимая в руках клочки бумаги с адресами дальних родственников, друзей семьи, кого угодно, кто бы только согласился их приютить, они совали их под нос моим родителям и соседям и передавали обрывочные сведения с передовой в обмен на указания, как пройти до дома их родственников.