– Где конюх? – спросил Снитч.
– Миссис послала его узнать о мастере Джейкобе, – ответила я.
– А где сама миссис? Она не была на утренней прогулке.
– Непогода, сэр.
– Я должен убедиться. Пустите меня в дом.
Мы с тетушкой Хоуп преградили ему дорогу.
– У миссис Дельфины мигрень, она слишком слаба и не может спуститься в гостиную, – сказала я. – А заходить к ней в спальню мужчине, да еще в такой поздний час, негоже.
Пристальный взгляд темных глаз Снитча приводил в трепет любого раба на плантации. Я не была исключением. Когда надсмотрщик уставился на меня, пришлось собрать все мужество, чтобы сохранить безмятежное выражение лица и не выдать нашу ложь.
– Вернусь утром. Скажи хозяйке, что мне надо поговорить с ней. – Надсмотрщик сплюнул комок табака нам под ноги, забрался в седло и поскакал прочь. Когда он исчез за поворотом тропинки, я смогла наконец выдохнуть.
– Что будем делать? – обернулась я к тетушке Хоуп.
– Рано или поздно они все равно узнают о побеге. Ты избавилась от вещей Эссекса?
– Нет, не успела. Я была с мамой.
Слово «мама», сорвавшееся с губ, отозвалось болью, голова закружилась, колени ослабели.
Тетушка Хоуп подхватила меня своими сильными руками. Я несколько раз глубоко вдохнула холодный ночной воздух, чтобы прийти в себя. Кухарка извлекла из кармана фартука большой носовой платок и вытерла выступившую у меня на глазах влагу.
– Ее вещи тоже сожги, чтобы инфекция не распространялась.
Я кивнула и осталась стоять на крыльце, глядя вслед удаляющейся тетушке Хоуп, которая отправилась к себе в кухонную пристройку. Снитч явится завтра чуть свет, поэтому сейчас самое время под покровом ночи сжечь одежду Эссекса. Бросить в огонь мамины вещи было выше моих сил – это пока подождет. Я зашагала к конюшне. Парротт чистил лошадь, стоя на низенькой табуретке. В углу рта у него торчала короткая кукурузная трубка.
– Снитч разыскивал Эссекса. Будь осторожна, – предупредил старый слуга.
Я забралась в убежище Эссекса над сеновалом и собрала лежавшие в углу пожитки: ветхую рабочую рубаху, поношенную соломенную шляпу и потертое одеяло, также прихватила соломенный тюфяк, на котором спал Эссекс, и поволокла по тропинке, ведущей в глубь леса. Но лишь миновав кладбище, поняла, что иду той же дорогой, которую однажды показала мне мама, – к черному ореху. Словно какой-то внутренний голос подсказывал: чтобы защитить Эссекса, я должна сжечь его вещи на поляне, где растет мамино дерево.