Фонари на крыльце большого дома не горели, в окнах тоже было темно – миссис Дельфина поужинала и легла спать. На следующее утро она не проронила в мою сторону ни единого слова, все приказания я получала через Лавви. Не знаю, напугало ли хозяйку наше столкновение в ту ночь, когда она ворвалась ко мне в чулан, однако ни сил, ни желания размышлять на эту тему у меня не было. До похорон мамы оставалось два дня, а я до сих пор не сшила траурное платье, да и материала для него у меня не было. Днем тетушка Хоуп попросила отнести корзину с провизией на плантацию, а на обратном пути я решила снова заглянуть в швейную – посмотреть, не удастся ли подобрать что-нибудь подходящее из маминых вещей.
Поднимаясь по лестнице, я почувствовала легкий запах лимона и уксуса и подумала, что, вероятно, тетушка Хоуп приходила к нам в домик и навела тут порядок – точно так же, как это сделала бы мама. На крючке за дверью висело красное поплиновое платье, в котором мама была в тот день, когда они с мастером Джейкобом уезжали в Чарльстон. Я не заметила его, когда была здесь накануне, но сейчас оно сразу бросилось мне в глаза – цвет был насыщенным и ярким. Я зарылась лицом в платье и вдохнула знакомый запах, затем сняла с крючка и стала внимательно рассматривать, держа на вытянутых руках. Это был лучший мамин наряд, и он идеально подходил для того, чтобы почтить ее память.
Следующие две ночи я тайком убегала из большого дома, пробиралась в швейную и принималась за дело: подгоняла платье под свою фигуру, чинила кружево на лифе. Наступило утро субботы, мне оставалось только подшить подол, но я все равно переживала, что не успею закончить в срок. Видимо, Лавви почувствовала мою тревогу: увидев, что я ползаю в холле, натирая паркет воском, экономка сказала, что займется этим сама, а мне велела идти готовиться к похоронам.
Я скинула домашнюю одежду, налила в таз воды и обтерлась губкой. Затем туго обмотала талию куском ткани – получилось нечто вроде корсета. Дневник в кожаном переплете я спрятала в потайной карман нижней юбки, а после, стараясь действовать как можно аккуратнее, надела кринолин из виноградной лозы. Когда я застегнула последнюю пуговицу на лифе красного маминого платья и взглянула на себя в небольшое настенное зеркало, я ахнула: на меня смотрела точная копия мамы, только моложе и с гораздо более светлой кожей. Я обхватила себя руками за плечи, из груди вырвался тяжелый вздох, словно я выдохнула все мое горе: мама часто говорила, что однажды увидит, как ее дочь станет свободной, но теперь этому не суждено случиться.