Моей жене давался почти любой спорт, особенно сильна она была в беге. Пробежке Вера уделяла три или четыре раза в неделю, и я всегда удивлялся: как это ей никогда не надоедает снова и снова выходить на одну и ту же улицу, пересекать одни и те же перекрестки. Ее дух соперничества и врожденное упрямство часто играли решающую роль в одержанных ею или ее командой победах. И мне нравилось читать волевые черты ее характера в том, как она замахивалась для удара, перебрасывала через сетку мяч или вдруг резко срывалась с места, уклоняясь от своего спортивного противника. Тогда, вытянувшись у окна, я особенно хорошо вдруг припомнил это в Вере, и оттого ее поникшая голова и неровная походка вызвали на моем лице мгновенную болезненную гримасу.
В горле пересохло, дыхание снова застряло в груди. Я отошел от окна, склонился над раковиной и торопливо открыл кран. Холодная струя воды освежила лицо, на мгновение я забылся и, широко разинув рот, сделал пару жадных глотков. Тут же я осознал свой поступок: мой желудок уже не раз показывал свою слабость, а непригодная для питья вода из-под крана ему бы точно не пришлась по вкусу. Я высунул язык и напряг брюшную полость, пытаясь выплюнуть уже проглоченную жидкость, но этим только вызвал у себя рвотный рефлекс.
«Жалкий…» – пронеслось в голове, и я вдруг увидел себя словно со стороны. С подбородка стекали капли, я тряхнул головой, закрыл кран и бессильно упал на пол.
Намокшие концы волос щекотали лоб, и мои руки сами собой потянулись к лицу. Я принялся отчаянно тереть верхнюю ее часть, пока боль трущейся друг о друга кожи не обожгла меня так сильно, что невозможно было уже и пошевелиться.
Там, сидя на холодном кафельном полу, я окончательно убедился, что в те моменты, когда думаешь: хуже уже быть не может, и ты, кажется, достиг самого своего дна, случается что-то настолько страшное, что первоначальные твои мысли даже и припомнить неловко.
Говорят, что понимаешь ценность того, что имеешь только тогда, когда теряешь это. А как насчет такого: вес того, что имеешь ощутимо давит глубоко внутри, принося приятную усталость, и вдруг ты теряешь это?
Я несколько раз всхлипнул и ужаснулся хлесткости изданных звуков: по-прежнему было тихо, если прислушаться, можно было услышать, как колыхался воздух от моего собственного дыхания. В окно заглядывали утренние солнечные лучи, они тянулись ко мне, но их старания были напрасны: я продолжал сидеть в знобящей тревожной тени. Рывком я поднялся. Ноги онемели, колени покалывало. Проковыляв в комнату, я наспех надел первое, что попалось под руку – вязанный серый свитер и черные джинсы, кое-как пригладил все еще влажные волосы и выскочил из дома.