Уж не ищет ли он чего-то.
Или кого-то.
Или, возможно, он заснул в таверне,
в гавани,
где крики рождают молчание.
Или, это Молчание родило Ночи Луну,
И бегущий по блескам зрачков парус.
Кот закрыл глаз.
Исчезла Луна.
Исчез Парусник.
И гавань.
И таверна.
Там облиплые пивные груди блондинок сосутся с черными губами
Странников Ночи
Их въедливые дупла зубов всасывают молочный сок девственниц бара.
– Тебе еще?
– Да. Налей половину.
Не Луна. А Серп – режет мне членную усталость.
– Ты хочешь меня?
– И – да.
И – нет.
Я опостылел сам себе.
Кто для меня те танцовщицы пропитых гаремов,
пропахших запахом седеющих мужчин?
Они, как тлен, в блесках полуденного восточного солнца,
песком засыпают заспанные глаза путников каравана,
дремлющего в движении от Тени к Свету,
от Света к Тени.
– Ты хотел еще выпить.
– Дай мне свои груди.
Полновесные бурдюки белого парного молока пустынной кобылицы.
Дай мне чрево своё.
Напоённые губы поцелуями щетинных уст,
одурманенные дыханием перегарных глоток.
Странников в Унынии.
Светит Месяц.
Я пью терпкое вино,
разбавленное течкой твоей и моей слезой.
Я окунаюсь в лунные блёски от фрегатов,
уходящих в подлунную Чернь.
Я пью черные крови винные,
сочащиеся с губ твоих влагалищных.
Я теку в них по серебристым бликам,
меж гаваней шумных —
бедер твоих.
Я окунаю лицо своё старое
в бороздах от путей корабельных,
в ущербинах от стоянок в бухтах лунных,
тихих и кричащих.
Я умываю лицо своё от морщин —
изрезанных линий на изрытом материке
изгрызаного лица моего.
Лишь Ветер.
Лишь Луна.
Лишь Ночь.
Чернью выбелит лицо моё
в белых простынях бедер твоих.
Очарует Белым Светом Душу Мою,
Слезу Мою,
скользящую в Бесконечность Моря морей.
В Черноту,
озаренную золотом Луны.
Льющей аромат дыхания Света
в проблески глаз моих,