– Счастливый вы человек.
Я уставился на нее с таким недоверием, что она опустила глаза.
– Вы все время напеваете, – сказала она гораздо тише, наверное почувствовав необходимость пояснить.
– Работа у меня такая, – сказал я, устыдившись своей реакции. Появился следующий покупатель, и я вышел.
Кладя круассаны – все, кроме одного, – в морозилку, я заметил, что напеваю все тот же почти лишенный мелодии мотив одной из последних песен Шуберта:
Пред ним человек, и плачет он, бедный,
Ломает руки в страданье немом.
Мне страшно взглянуть на лик тот бледный,
Ведь те же муки во мне самом
[3].
Я ставлю воду для кофе и смотрю в окно. С восьмого этажа вид простирается до собора Святого Павла, до Кройдона и Хайгейта. Сквозь коричневые ветки парка я смотрю на шпили, башни, трубы. Мне неуютно в Лондоне – даже с такой высоты городу нет конца.
Но Лондон – не Вена. И не Венеция. И уж тем более совсем не мой родной город на севере, окруженный вересковыми пустошами.
* * *
Песня, которую я напевал, однако, совсем не связана с моей работой. Шуберта я не играл уже больше месяца. Моя скрипка скучает по нему даже больше, чем я. Настраиваю ее, и мы входим в звукоизолированную комнату. Ни звук, ни свет не проникают извне. Остаются только мои ощущения от бега электронов внутри металла, от трения конского волоса, натянутого на акрил.
Я не стану играть то, что мы исполняем квартетом, то, что напоминает мое недавнее музицирование с другими человеческими существами. Я буду играть шубертовские песни.
Скрипка Тонони будто мурлычет, предвкушая. Что-нибудь счастливое, конечно что-нибудь счастливое:
Лучи так ярко грели, вода ясна, тепла…
Причудницы форели в ней мчатся, как стрела
[4].
Я играю эту строчку, форель выпрыгивает из воды и ныряет вслед за правой рукой фортепианного аккомпанемента, я – форель, я – рыболов, я – ручей, я – зритель. Я пою слова, прижатый к деке подбородок подпрыгивает. Тонони не возражает; он отвечает мне. Я играю в тональностях си, ля, ми-бемоль мажор. Шуберт не возражает. Я ведь не квартеты транспонирую.
Где фортепианная нота слишком низка для скрипки, она прыгает на октаву вверх. Так мелодия песни оказывается на октаву выше, чем написано. Ах, мне бы сейчас альт… но я очень давно не играл на альте.
Последний раз – десять лет назад, когда был студентом в Вене. Я возвращаюсь в то время снова и снова и думаю: не было ли все ошибкой? Был ли я просто слеп? И кому больнее: мне тогдашнему или мне теперешнему? Я ведь никогда не смог даже приблизиться к тому, что там потерял.