Появилась смутная надежда, что Захар таким завуалированным образом намекал на себя – всё-таки лицо Аникса было сделано с его лица, – и мы с горем пополам переместимся в постель, но нет. Он высосал из бутылки остатки коньяка, затем резко вскочил на ноги, повторил ещё раз: «Он обязан!» и, сорвав с вешалки пиджак, вылетел из мастерской. Разочарованная, я легла спать. Может быть, моя одержимость Аниксом слишком явно бросалась в глаза, что спугнуло Захара, и он весьма специфично меня отшил. Пусть так. Всё равно я никогда не засыпаю одна.
Я не добрый человек, уже давно нет. Всегда мне либо безразлично, и я смеюсь со скуки, либо тошно, и я вздыхаю, чтобы не сблевать. Ты – всё хорошее во мне. В тебе нет ни злости, ни обиды, ни боли, я выскребла из глубин своей души остатки любви и красоты и сделала тебя. Пока ты есть, я не боюсь смерти, никакой, даже самой бесчестной. Замёрзшее зёрнышко того нежного и чувственного, что было во мне, теперь спасено и пустило в тебе ростки, а скуку и тошноту я без сожаления заберу с собой в могилу.
Он сидел на пьедестале, закутанный в золотую ткань, и смотрел на свои руки, а я сидела перед ним, всё ещё не понимая, продолжался ли мой сон или я уже проснулась. Аникс был такой же белый, как гипс, но теперь с розоватым оттенком на лице, пшеничной краской в волосах и бьющимся сердцем. Я коснулась кончиков его пальцев, и он медленно поднял на меня взгляд, взволнованный и пытливый. Не мираж, не призрак из сна, а он настоящий блуждал по мне глазами, светлыми-светлыми, как облака, и мне не хотелось задаваться вопросами, искать ответы, отвергать и не верить, потому что впервые в жизни всё было истинно и правильно. Хруст дверного замка не спугнул мгновение, я не обернулась. Мы с Аниксом рассматривали друг друга, как два диких животных. За спиной послышались шаги, пару секунд спустя упало что-то лёгкое, видимо, ключи. Снова Максим и снова непрошено. Поставив на пол звонкий пакет, он опустился рядом со мной и долго, пронзительно молчал. Ему как скульптору я могла доверить свою тайну, тем более, он уже её разгадал.
– Я говорила, – наконец сказала я полушёпотом, – Аникс будет закончен. И будет совершенен.
Была в Максиме одна противная черта: он на дух не переносил совершенство. Собственными глазами посмотрев в лицо ангелу, он поморщился, будто понюхал тухлую рыбу.