Девушка потянулась и увидела оставленную ей на стуле мантию. Просто это единственное, что нашлось у Лютика из одежды, что налезло бы на нее. Тут же закутавшись в нее, девушка явно почувствовала себя лучше.
– Слушай, как там тебя… Навь, а попить у вас тут есть чего? Сушняк такой, что сил нет. Какой это гадостью вы меня напоили?
– Успокоительной настойкой. Вон, на столе графин с водой стоит.
– То-то я спокойная, как удав.
Люба встала, налила себе воды из графина в стакан, из которого предполагалось пить настойку и выхлебала все одним махом. Налила себе еще стакан. Но пока пить не стала, а рухнула в потрепанное кресло. Не то чтобы оно было слишком старым, просто… Ну должен же я обо что-то когти точить! А за обои меня ругают. Хотя на мой взгляд, это убожество давно пора сменить. На что я и пытался намекать.
– И где твой хозяин? О, бутербродики!
Это Люба нашла принесенные Лютиком бутерброды, которые успели уже слегка подсохнуть.
– Подожди ты с бутербродами! – остановил ее я. – Лучше напой мне песню… Что ты там пела про мышь?
– Какую мышь? – удивилась она.
– Ну как там было… – я напел. – Шумелка мышь…
– А-а-а! – поняла девушка и затянула. – Шумелка мышь, деревья гнулись, а ночка темная-а-а была-а-а. Одна возлюбленная пара всю ночь гуляла до утра-а-а.
Я вдохновенно подпевал ей.
– Хорошая песня, – сказал я. – Про мышь, про ночь, про кошечек.
– И про мужиков, какие они козлы, – добавила Люба.
Я не совсем понял, где там в песне было про козлов, но уточнять не стал. Просто спросил:
– А другие песни про котов у вас в мире есть?
– Конечно, есть. У нас в мире очень много песен про котиков.
– Хороший мир, раз там признают нашу божественную сущность, – признал я.
А потом мы пели. Про черного кота, который дорогу перейдет, про лунного кота и много еще чего.
Когда мы хором орали “Вместо микрофона хвост берет мурлыка”, нас прервали. От двери донеслось холодное:
– Что тут происходит? Кто вы такая? И что вы делаете с нашим несчастным котом, что он орет, как резаный?
В дверях стояла Амалия, мамаша Лютика. Презрительно поджав губы, она разглядывала Любовь.
– И где мой сын?
Она внимательно разглядывала Любу и вдруг ее глаза расширились и она с ужасом, глядя на обширный животик девушки, произнесла:
– Вы его… Съели?
Люба, которая в это время как раз поднесла ко рту стакан, чтобы смочить горло после того, как мы добрых полчаса вопили песни, подавилась глотком воды.