из провокационных соображений.
– Не надо, – ответила она и легла чуть подальше от меня.
Следуя современной заповеди «знание сексуально», я стал рассказывать Вере о том, что становление человеческого самосознания можно проследить по литературе. Раньше человек был свят и блажен. Он верил в то, что он есть. И он предлагал ясную и чистую картину действительности.
Затем он съел яблочко светодиодного древа и сам для себя исчез. Он стал абстракцией, сомневающейся в реальности абстрактно-изображенного, – и появилось это ироничное и сложное, шелушащееся полотно модернистской и постмодернистской литературы, которая агонирует пустотой, калечит себя и злобствует, но не может из пустоты выбраться. «Потому что пустота – это, увы, – глаголил я, – метафизическая личина повседневности».
– Что будет дальше с литрой? – раздался голос изнутри майки, которую Вера натянула со спортивным проворством.
– Начнется метамодернизм, в котором будет акцент на том, что есть, а не на том, чего нет, – отвечал я, посасывая соломинку.
– А что есть? – ухмыльнулась она. – Это будут книги-текучести о вечных изменениях?
– Книги – всегда текучести. Они всегда об изменениях.
– Я имела в виду структурные изменения, когда нет устойчивого персонажа, есть изменения и постоянная мутация сути, – с чувством пояснила Вера.
– Ты – человек своего времени, Вера, – сказал я с некоторым пренебрежением. – Не мутация, а преображение. Акцент, говорю, не на том, что от нас уплывает, а что мы получаем. Понятно?
Веру, кажется, это задело. Я понял, что она не из тех, кто терпим к критике.
Минутой позже пошло воздействие – самое техничное и ясное из всех возможных: давление на мою нижнюю чакру по системе Школы.
Эх, мертвые мои коллеги времен ушедших… Как бы мне хотелось сейчас вставить в рассказ эпизод нашего любовного воркования, впустить детали жеманства и переглядываний! Однако вместо лилейности я вынужден изобразить правдивую картину: в ответ на ее заигрывание, я открыл свой энергетический «клапан», чтобы сразить ее своей мощью и сконцентрироваться, даже закрыл глаза. Так мы обменивались потоками. Пожалуй, все это было интимнее поцелуя. Мы не прекращали энергообмена, пока не почувствовали головокружение (мы, конечно, забыли, что на энергопосту такие резкие манипуляции запрещены).