На этом первый семестр Маркса подошел к концу, и он искал убежища от своих философских проблем в написании поэзии, о которой шла речь выше: «В конце семестра я снова обратился к танцам муз и музыке сатиров, и в последнем томе, который я вам послал, натянутый юмор “Скорпиона и Феликса” и неправильно понятая фантастическая драматургия “Оуланема” пронизаны идеализмом, который в конце концов полностью меняется, растворяясь в чисто формальном, не имеющем объектов для вдохновения и захватывающего развития идей» [88].
Но эта деятельность, показывая, какой может быть поэзия, в то же время была для Маркса невозможна: «Эти последние стихи были единственными, в которых внезапно, словно по мановению волшебной палочки – о, это мановение поначалу было сокрушительным – царство истинной поэзии сверкнуло передо мной, как далекий сказочный дворец, и все мои творения растворились в небытии» [89].
Неудивительно, что этот период интенсивной интеллектуальной деятельности в нескольких областях, часто сопровождавшийся работой по ночам, закончился периодом тяжелой болезни. Маркс, по-видимому, очень сильно страдал от склонности к туберкулезу, от которого умерло так много членов его семьи: в следующем году его военная служба была отложена «из-за слабости легких и периодической рвоты кровью». А в 1841 году он перестал быть военнообязанным навсегда, будучи признанным полным инвалидом «из-за чувствительности легких» [90]. Его врач посоветовал сменить обстановку, и Маркс отправился в деревню Штралау, расположенную недалеко от Берлина. Здесь его взгляды претерпели радикальные изменения: «Занавес упал, моя святая святых сдавалась внаем по частям, и следовало воздвигнуть новых богов. Я оставил идеализм, который подпитывался Кантом и Фихте, и стал искать идею в предельно реальном. Если раньше боги обитали над землей, то теперь они стали ее средоточием» [91].
Ранее концептуальный рационализм Гегеля был отвергнут Марксом, последователем Канта и Фихте, романтическим субъективистом, считавшим высшее существо отдельным от земной реальности. Теперь, однако, стало казаться, что Идея имманентно присутствовала в реальном. Ранее Маркс «вчитывался в философию Гегеля», но ему не нравилась «ее гротескная и шаткая мелодия» [92]. Теперь ему предстояло разрешить свой духовный кризис путем обращения к гегельянству, – обращения столь же глубокого, сколь и внезапного. Это был, вероятно, самый важный интеллектуальный шаг в жизни Маркса. Ведь сколько бы он ни критиковал Гегеля, ни обвинял его в идеализме, ни пытался поставить свою диалектику «на ноги», Маркс первым признал, что его метод напрямую вытекает из идей его Учителя 1830-х годов.