– Рэй, беда… Мирай пропала, – дрожащим голосом пролепетала миссис Прайс, забыв поздороваться.
– Как это «пропала»?
– Вот так… – Глаза Маргарет были такими красными от слез, словно она полоскала их в клюквенном соке. На одной щеке виднелись размашистые разводы туши. – Вчера вечером была здесь, а наутро и след простыл. Я… не знаю, что делать. Полицию уже вызывала, но в квартире не обнаружили никаких признаков взлома или побега… Всё было как обычно. Мирай будто бы взяла и растворилась без остатка. Ничего не понятно. Рэй, милый мой, зайдешь на чай, пожалуйста?..
– Да, конечно, – согласился я. – Разумеется, зайду. Иначе зачем я здесь?
И я прошел внутрь. Разулся, снял куртку, шарф, шапку, повесил всё это добро и устремился в зал. Вся квартира после исчезновения Мирай как будто исказилась. Явно потускнели некогда яркие тона. Обои уже не казались живописными, мебель не вызывала чувства уюта, картины и религиозная утварь, будто сговорившись, держали в напряжении. За окном – серое небо. Я бы даже сказал, серейшее. Именно в тот день мне чудилось, что это небо – самое тоскливое и самое депрессивное из всех, что я когда-либо лицезрел. Мириады зданий сливались с ним, придавая общей картине немыслимую меланхолию. Мельком пролетали птицы; гвалт автомобилей, фур, мотоциклов и невесть чего еще нагло давил на воспаленный мозг. На сердце – безумная тревога.
Пока Маргарет готовила мне чай (подозреваю, проливая в него свои слезинки), я тупо глядел на серость за окном и не мог ни о чем толком думать. Опять сплошная каша. Как бы я ни напрягал извилины, ничего не выходило. Словно мозг мой стал глаже льда. И от этого, безусловно, становилось больно и хотелось отдать всё, лишь бы снова начать думать.
Миссис Прайс воротилась в зал и, подрагивая руками, поставила мне на столик свежий чай. Я сделал один скромный глоток и тяжело вздохнул.
– Вообще никаких следов? – спросил я у Маргарет.
– Никаких. Точно испарилась, – ответила она, прислонившись к двери и скрестив руки.
– Странно, – только и сказал я и попытался снова думать. Бесполезно. Вновь ничего не вышло. Я отхлебнул еще немного чая.
Глаза миссис Прайс выглядели даже не помутненными. Они, казалось, вообще потеряли цвет и были серыми, точь-в-точь как тучи за окном. Конечно, скорее всего, мне так лишь казалось. Но отрицать, что в этом ее траурном взгляде отчетливо отражались мыло и веревка, было невозможно. Настолько она была подавлена и сломлена.