Для всех вышедших этот рывок стал большим предостережением и поводом для раздумий, потому что контрактники увидели в себе брошенных на откуп судьбе людей, за жизнь которых никто не отвечал. Дальнейшее неизвестное их уже пугало, они были не готовы идти куда-то дальше, так же как и не верили в слова каких-то больших командиров. Люди просто увидели другую сторону фронта, на которой не было ни ответственности, ни каких-либо объяснений. В идущей толпе не было каких-то осуждающих формулировок, так же как и не было каких-то эмоциональных всплесков по поводу всего происходящего. Если люди о чём-то и говорили, то скорее о том, что больше они никуда не пойдут, ни на какую задачу, пока их не выведут на границу и не дадут отдохнуть. Думал ли я об этом? Конечно, потому что я так же, как и они, увидел обстоятельства, при которых люди могут быть предоставлены самим себе, подобное для меня представлялось страшным и недопустимым, потому что я уже знал схожие случаи, при которых люди гибли попросту из-за некомпетентности других. Всё это сильно давило, и за некоторые вещи мне было очень стыдно.
Когда уже дошли до позиций ополченцев, то нахлынул поток неимоверной радости, потому что мы добрались до своих, потому что для нас этот длительный поход окончательно завершился. Некоторые из контрактников при виде братского мужичья даже ударились в слёзы, стали с ними обниматься, а те-то и понять не могут, откуда мы выбрались и что с нами произошло. Ополченцы на то время ещё не успели столкнуться с особенностями жестокой войны, они ещё многое не видели и ко многим вещам были попросту не готовы. У них, как тогда помню, не было ничего, кроме автоматов и касок, и конечно, в глубине души меня это тоже удручало, потому что я уже понимал, что в случае боестолкновения эти люди по большому счёту не оказали бы большого сопротивления. Большая часть из них была уже в возрасте, у многих были проблемы со здоровьем. Они просто могли стоять на постах, чего-то большего от них требовать было нельзя. По их лицам было видно, что они были очень сильно напуганы теми рассказами, которыми с ними поделились вышедшие. Однако, даже несмотря на всё это, запомнились ещё их доброта и радушие, они видели в нас силу, и они нам во всём помогали. Когда мы их только увидели, то они сразу же сказали, что нас накормят и напоят, правда, попросили подождать, потому что обед у них начинался только в два часа. Хотя если признаться, то за всё время нашего перехода голодных позывов ни у кого не было, и даже когда мы дошли, то первым же делом захотелось куда-нибудь завалиться поспать. Однако свободных мест для этого желания не было, поэтому мы пошли вдоль больших коровников, после которых нам открылся вид на большой загон для овец, поголовье которого и держалось на огороженной площадке. Рядом с ней находилось какое-то небольшое здание администрации, к которому и подогнали полевую кухню. Раздавали с неё всем вышедшим гречневую кашу с тушёнкой и чай из шиповника. Постепенно к приёму пищи стали подтягиваться и другие пехотные, некоторые из них, как оказалось, прибыли совсем недавно. Последние просто отстали от основной группы и шли за ней уже по оставленным следам.