– Дорофеич, давай весёлую! Чего всё грустное поёшь! – просил кто-нибудь из молодёжи.
И Дорофеич запевал:
Летят большие самолёты-бомбовозы,
Идёт кровавый страшный бой.
А я, молоденький парнишка, лет шешнадцать, сямнадцать,
Ляжу с оторватой ногой.
Ко мне подходит санитарка, звать Тамарка:
«Давай я раны первяжу
И в санитарную машину – “студебекер” – с собою рядом положу».
И повезла меня машина – «студебекер» трёхколёсный… —
слова были плохо слышны, их заглушал хохот. Молодёжь начинала хохотать, а песня была длинная:
Домой приду под самый ужин, кому нужен
С одной оторватой ногой.
Жене своей такой не нужен, ой, не нужен,
Умоюсь горькою слезой.
Построю хату вдоль деревни восемь на семь
И буду водкой торговать.
А вы, друзья, не забывайте Афанасия восемь на семь,
Ходите чаще выпивать.
– Музыка моя, слова народные, – посмеивался Дорофеич.
Музыка, правда, не улавливалась, это был речитатив с коротким энергичным аккордом в конце каждой фразы. Дорофеич всегда чувствовал, когда пришла пора развеселить компанию, и это у него получалось.
Дорофеич попоёт, попоёт и покурит. И концерт продолжается. Часто в финале затевали танцы. Тогда он наигрывал кадриль, барыню, польку, старые вальсы и танго. От топота ног пыль поднималась на пустыре столбом. Лёля с балкона третьего этажа, сидя на ящике с песком из хозяйства мужа, наблюдала весь концерт до конца, до темноты. Вот это жизнь, с восторгом думала она, и прямо под носом, на задворках серого, респектабельного, мрачного дома, в котором она теперь жила…
Молодёжь к тому времени расходилась, хозяйки вслед за ними, мужчины задерживались. Над столом зажигали лампочку, висевшую на проводе, протянутом от барака к старому тополю в середине двора. Мужчины оставались играть в карты. Уходя, на ночь лампочку вывинчивали и брали с собой. Лёле запомнились немногие. Только заприметила тогда, при дневном свете, что было несколько красивых женщин с усталыми лицами, и как песни меняли их, смягчали их черты, убирали суровость, как они молодели, хорошели. Мужчины были обычные работяги, среди них немало выпивох с опухшими, землистого цвета физиономиями, но простодушными, не суровыми. На женщин смотреть было интереснее. Они умели радоваться короткой передышке от тяжких трудов и плясали весело и задорно, от души. Обычно после субботнего концерта воскресные сборища обходились без песен. Мужчины, плотно с утра позавтракав с поллитровкой, до вечера спали. Женщины занимались уборкой и стиркой, бегали в магазин, готовили еду на неделю. Под вечер выходили мужчины и стучали костяшками или резались в карты. Иногда во время игры случались ссоры, чуть ли не доходило до драк, но драчунов всем миром успокаивали, мужчины расходились по домам. К понедельнику всем надо было выспаться. Рабочий день обитателей барака начинался, когда жильцы серого дома, в котором жила семья Лёлиного мужа, ещё спали.