Я не помню себя до десяти лет. Так, только обрывками мелькает церковь. Мать часто туда ходила, и все, что я о ней помню, – размытый, нечеткий образ.
Я не знаю своего происхождения и места, где родился. Вероятно, это было слишком неважным и быстро стерлось из памяти, сменившись чем-то иным.
Мое самое раннее детское воспоминание – это кровь, грязь и тухлый отвратный запах, от которого хотелось содрать с себя кожу и провариться в спирту.
Мне было десять, когда меня поймали на улице и затолкали в фургон, ударили с размаху по лицу и вкололи какую-то дрянь, после которой меня вырубило на несколько часов. Или дней, потому что, когда я пришел в себя в фургоне, там уже были другие дети. Много. Много детей.
Было похоже, что мы пересекали границу, потому что совсем скоро я впервые услышал другой язык, много разных языков.
Иврит, турецкий, русский и арабский. Тогда я не понимал ни одного из этих языков, но на них говорили другие дети, которых мы подбирали по пути. Маленькие, от четырех до двенадцати лет. Мальчики и девочки с разным цветом волос и глаз. Большинство из них спали, но некоторые просыпались и начинали скулить, ходили под себя, или их просто тошнило от страха.
Мне тогда впервые показалось, что я попал в ад, но я ошибся. Это было чистилище, настоящий ад был впереди.
Мы ехали шесть или семь суток с небольшими остановками и пересекли несколько границ. Я не знал, где мы находимся и куда нас везут. За рулем был водитель, рядом с ним охранник, а еще один в кузове.
Я проснулся быстрее всех, но не подавал виду, быстро поняв, что это сыграет со мной злую шутку. Я притворялся спящим, наверное, где-то видел такое в фильме, и, пожалуй, это меня спасло. Я бы не справился ни с одним из этих взрослых мужиков.
Нас не кормили и не выводили в туалет, потому уже на вторые сутки в фургоне стоял просто отвратительный смрад от испражнений, но, кажется, это не волновало этих упырей.
Они общались на языке, который был мне непонятен, и я чувствовал себя тупицей. Я ориентировался только по их интонации и еще увидел, что у охранника по имени Сулейман есть настоящий пистолет. Это усмирило меня, и я решил подождать еще немного до момента, пока смогу сбежать.
К сожалению, другие дети не понимали этого. Они приходили в себя, начинали плакать. Тогда охранник из кузова колол им какую-то гадость в руку, от которой они закатывали глаза и отключались.