А я все же решил расшевелить Володьку:
– Видал, Дремов? Если бы не ушли от поезда, то ты бы уже здоровый был. И лупил немцев и в хвост, и в гриву.
Вот здесь-то он уже не стерпел:
– Да что говоришь такое, Витя! Мы же не дали им мост взорвать. Да и парашютистов стало на пять рыл меньше.
Потом внимательно присмотрелся ко мне:
– Ты шутишь, что ли, Витек?
– Конечно, надо же тебя растараканить! А то дуешься, как барышня на сносях, важный такой.
В общем, помирились мы, и Дремов обратился к Давыдову:
– Илья Ильич, разрешите?
– Володя! Мы же договаривались – не в строю находимся, спрашивай!
– Ну, и как там жизнь за границей, в Румынии этой?
– Да я же там не был. Я находился на своем берегу. Но жизнь там, похоже, совсем никудышная для их народа.
Подумал немного, а потом продолжил:
– Деревенька там была недалеко, так там домишки – одно название. Плюнь, развалятся!
Дремов, смотря в потолок, протянул:
– Да-а! Значит, жизнь при Советской власти все-таки лучше.
Но никто не ответил, и ему оставалось только замолчать.
В палате каждый занимался своим делом – кто лежал на койке, кто прохаживался, в одном углу велся тихий разговор. В общем, обычная госпитальная жизнь. Я занялся с рукой, Дремов делал безуспешные попытки подняться на ноги и тихонько матерился после каждой неудачи. Временами мы перекидывались ничего не значащими фразами.
Лейтенант Петров притащил откуда-то целую кипу газет. Я, конечно, обрадовался, но зря. Читать было совершенно невозможно, строчки сливались друг с другом. И еще сильнее начинала болеть голова. Вот так день и прошел.
Утром, проснувшись, я остолбенел от неожиданности. Предо мной, держась за спинку кровати обеими руками, стоял Дремов и улыбался во всю ширь. Заметив, что я проснулся, он довольно произнес:
– Видал, Витек? Терпение и труд все перетрут. Не врет народная поговорка.
Я тоже порадовался за него, хотя немного и позавидовал:
– Молодец, Вовка! Еще пару дней и сможешь вприсядку плясать.
А он радовался, как ребенок:
– Конечно, да мы еще вместе спляшем, Витек! Какие наши годы! А плясать мы будем на могиле Гитлера, в центре Берлина. Чтобы этот упырь навсегда остался в сырой земле.
Я невольно поддался его настроению:
– Точно! А потом хряпнем по стакану за Победу, и по домам!
Дремов внезапно помрачнел:
– Только не скоро это будет, лейтенант. Ох, как не скоро.