Бредовый сюр - страница 11

Шрифт
Интервал



Его водят к психиатру. Тетенька сидит перед ним, неизменно пустая среди вспышек, иллюзий и галлюцинаций. Спрашивает, но ей до этого никакого дела. Она в своих пустых мечтаниях и заботах, между ними неразрушимая стена из слов, неразрушимая стена из границ сознания. Между ними и между каждым. И в итоге человек обложен этими стенами со всех сторон, оставлен совершенно один, как бы не пытался выбраться, как бы не кричал, как бы ни скреб эти стены. Одиночество.


В своей тюрьме, – в себе самом,

Ты, бедный человек,

В любви, и в дружбе, и во всем

Один, один навек!..


И он смеется.


Психиатры и санитары. Эти люди самые прозревшие из всех, что находятся здесь. Они как никто другой понимают, что от пациентов уже давно ничего не осталось. Пациенты – всего лишь разлагающаяся биомасса. Но в то же время, они и самые ослепшие, так как не видят, что сами от пациентов ничем не отличаются.


И он смеется. Опять.


Но из раза в раз стараясь соответствовать бездарно установленной норме человеческого поведения, он говорит то, что от него ждут. Он уже пытался говорить правду. Пытался рассказать ей о бетонной клетке, о том, что тело – такая же тюрьма, которая концентрирует твою сущность в одной точке пространства и времени, а сама сущность, как таковая, пронизывает это измерение и выходит за его пределы. Пытался рассказать собственную концепцию этого мироздания. Но его не слушали. Не слушали и не слышали.


И теперь он пытается говорить нормально, выплывать из той каши, которую образуют все его органы чувств, пытается привести в порядок этот сюр, что похлеще возведенного в куб произведения Сальвадора Дали. Ему осточертело здесь находиться.


Ничего не меняется, но он не отчаивается и продолжает строить фикцию нормы на фундаменте суспензий и смесей из собственных демонов – мыслей, что сжирают изнутри. Психиатр говорит, что он идет на поправку…


И его наконец выпускают.


Он выходит в открытый мир, но не узнает его. Где та свобода, которой он так отчаянно добивался? Ради которой он позволил своей душе обрасти непробиваемым панцирем лжи, где она? Ее нет. И никогда не будет, ни для кого. И серое небо, держащее солнце в заточении среди туч, тому прямое подтверждение.


Асфальт рассыпается от прикосновений, дома оплывают и во всеобщей неразберихе кажется, что само мироздание танцует кордебалет.