Лазарев тяжело вздохнул, явно недовольный ситуацией:
– Ангелина мне мозг вынесет. В первый же день такая сцена.
Лана, похоже, нашла это забавным, усмехнулась:
– Ну что ж, так тебе и надо, – ее улыбка словно говорила: "Сам виноват".
– Ладно, я пошла спать, – она равнодушно бросила через плечо и удалилась, не оборачиваясь.
Лазарев, нахмурившись, словно погруженный в свои мысли, молча заварил чай. Он не торопился, щедро насыпал сахар в чашку, а потом тихо поставил ее передо мной. Его взгляд был задумчивым, но от этого не менее напряженным.
– Слушай, – наконец, проговорил он, внимательно глядя мне в глаза, – все, что происходит между мной и Ланой, тебя не касается. Поняла? – он выдержал паузу, давая мне время осознать его слова. – Ты – это совсем другое.
***
Дом был большим, просторным, но, несмотря на свои размеры, поражал своей пустотой. Внутри все выглядело просто, без излишеств. Мебель, хотя и дорогая, не выделялась вычурностью или изысканностью. Все было сделано со вкусом, но без намека на роскошь. Однако эта простота создавала ощущение безжизненности. Здесь не было тепла или уюта, места, которое можно было бы назвать «домом». Это был просто красивый каркас, не имеющий души.
Время в этих стенах тянулось медленно, словно густой туман окутывал все вокруг. В каждом углу чувствовалась гнетущая тишина, и казалось, что сам воздух внутри дома заставлял тяжело дышать. Когда я спускалась по темной дубовой лестнице вслед за Ланой, внутри вспыхнула радость от того, что, наконец, закончился период моего заточения.
Эти несколько дней, проведенных в компании сиделки Наташи, были настоящей пыткой. Наташа, как будто вросшая в кресло в углу комнаты, смотрела на меня сверху вниз, даже не пытаясь скрыть свое раздражение. Закинув ногу на ногу и покачивая тапкой на широкой ступне, она с ленивой небрежностью наблюдала за каждым моим движением, не давая мне ни малейшего шанса почувствовать себя свободной.
Она читала что-то в своих бесконечных толстых книгах и лишь изредка отрывалась от них, чтобы проверить, на месте ли я, не сбежала ли с кровати. Иногда ее взгляд, полный утомленной скуки, поднимался над линзами очков, а затем снова опускался к строчкам. Но была одна вещь, про которую Наташа никогда не забывала – это таблетки. Каждые несколько часов она протягивала мне горсть таблеток, требуя принять их с ледяной вежливостью. Эта «лекарственная терапия» вызывала во мне омерзение. Я чувствовала, как они убивают мое сознание, затуманивая разум. Руки дрожали, мышцы сводило, а комната начинала кружиться в диком вихре. Пища перестала быть для меня чем-то приятным – от одного ее запаха меня выворачивало наизнанку. Но Наташа, похоже, не беспокоилась об этом. Ее аппетит не страдал: она съедала мои порции с явным удовольствием, хотя на меня поглядывала с укором, заставляя хотя бы выпить стакан сока или кефира.