День еще не кончился, а явь чем дальше, тем больше походила на кошмарный сон. Люка вызвали в жандармерию, и через пять минут он уже знал, что в машине Жан-Клода нашли письмо, написанное его собственной рукой. В нем он брал на себя убийства, а по поводу карьеры и профессиональной деятельности писал, что все, о чем до этого было известно, – липа. Хватило нескольких телефонных звонков, чтобы навести справки, и обман был разоблачен. В ВОЗ никто его не знал. В корпорации врачей он не числился. В парижских больницах, где он будто бы стажировался, его имя не значилось ни в каких списках, так же как и на медицинском факультете Лионского университета, хотя Люк и многие другие выпускники могли поклясться, что учились с ним. Да, он действительно поступил, но не сдавал экзаменов с конца второго курса – и с этих пор все было ложью.
Люк поначалу просто отказывался верить. А если бы вам вдруг сказали, что ваш лучший друг, крестный вашей дочери, самый порядочный человек из всех, кого вы знаете, убил жену, детей и родителей и вдобавок много лет вам лгал, разве не продолжали бы вы доверять ему вопреки очевидным доказательствам? Грош цена дружбе, если отрекаться от нее с такой легкостью. Жан-Клод не мог быть убийцей. В этой головоломке недоставало какой-то детали. Ее непременно найдут, и все предстанет в ином свете.
Для Ладмиралей эти дни были ниспосланным с Небес испытанием. Христа схватили, судили и казнили как последнего преступника на глазах у Его учеников, но те все равно, хоть Петр и дал слабину, продолжали в Него верить. На третий день они узнали, что стояли на своем не зря. Сесиль и Люк тоже стояли на своем, изо всех сил стояли. Но на третий день, и даже раньше, были вынуждены признать, что надеялись напрасно и с этим теперь придется жить: скорбеть не только по тем, кого не стало, но и по утраченному доверию, по всей своей жизни, разъеденной ложью.
Если бы можно было оградить хотя бы детей! Сказать им только – и то язык с трудом поворачивался, – что Антуан и Каролина погибли, сгорели вместе с родителями. Но в этом не было никакого смысла, так как в считаные часы всю округу заполонили журналисты, фотографы, телевизионщики, они приставали с вопросами ко всем, даже к школьникам. Во вторник все уже знали, что Антуана, Каролину и их маму убил их папа, и он же потом поджег дом. Ночами детям снилось, будто их дом горит, а папочка делает с ними то же самое, что сделал папа Антуана и Каролины. Люк и Сесиль ложились на матрасах, которые лежали рядом на полу в детской, потому что дети боялись спать в одиночестве, и все теснились впятером в одной спальне. Еще не зная, как все это объяснить, они целовали детей и баюкали, пытаясь хотя бы успокоить. Но оба чувствовали, что их слова утратили прежнюю волшебную силу. Закралось сомнение, искоренить которое способно разве что время. А это означало, что детство у них украли – и у детей, и у родителей. Никогда больше малыши не прильнут к ним с чудесным доверием – чудесным, но совершенно естественным для их возраста, когда в семье все нормально. И вот от этой мысли, о том, что было погублено безвозвратно, Люк и Сесиль впервые заплакали.