Мой отец в свое время закончил престижный вуз в Питере и почему он оказался в нашем городке мне неизвестно. Наверно это как-то связано с мамой и всякими неприятностями, которые происходили в начале двухтысячных. Во всяком случае маму иногда в шутку подруги называли “борцухой с мельницами”. Но она не реагировала и все разговоры быстро сходили на нет.
– И еще. Видишь, Маша, несмотря на все разговоры не зря я вкалывал последние годы. В сентябре поеду в командировку на два месяца, в Китай. Изучать станки, на которых предстоит работать. Еще Константинов поедет и пара мастеров из двенадцатого цеха. Но я старший.
Отъезд отца сам по себе открывал неплохие перспективы, жаль только это произойдет осенью, а не во время каникул. У меня был свой план и отъезд отца мог помочь, а с матерью я уже провел предварительные переговоры.
Это был даже не план, а мечты. Я хотел удрать от отцовских станков в Питер, поступить в колледж дизайна. А потом, потом… Правда так далеко я предпочитал не загадывать. У матери там оставались старые знакомые и подруги. И одна уже даже была как-то связана с искусством. Впрочем, в Питере наверно каждый десятый связан с музеями, архитектурой или рисованием. Так мне почему-то представлялось.
Мысли о том, что как бы складывались у отца дела на работе, вряд ли заставит отказаться от мысли сделать из меня наследника его инженерных идей мешали присоединиться к семейному веселью. Я вяло ковырялся в тарелке. Мать навалила мне еды столько что ее хватило бы на двоих здоровых мужиков. А мне есть не хотелось от слова совсем.
Отец, который уже успел по случаю пропустить две рюмочки, даже пошутил что я ем как девица на выданье. После чего я поднялся и заявив, что мне надо заниматься отправился в свою комнату.
Сегодня мои математические способности решили устроить забастовку, и я просидел над простенькими задачами почти целый час. Так сильно вписался во все эти уравнения, что не прореагировал на скрип двери за спиной и очнулся только тогда, когда отец принялся собирать разлетевшиеся по комнате белые птицы-листочки.
Помешать было невозможно, да и какой в этом был смысл? Мне оставалось только смотреть как он внимательно изучал каждую акварель и рисунок, читал строки, разбросанные по чистой глади бумаги, там и тут. С каменным лицом раскладывал мои работы в две неравные стопочки и при этом даже не смотрел в мою сторону. Так как будто меня в этот момент вообще не существовало.