Тишина снова накрыла лес. Порфирий быстро нагнулся, нащупал в снегу гильзу, и не глядя опустил в карман. Негоже добром разбрасываться. До него еще не дошло, что все: одним этим выстрелом, он сделал себя богачом. Таким богачом, что этих патронов он может воз купить. Однако, охотничьи инстинкты никуда не делись, тело, независимо от мозга, решившего, что все, человек мертв, командовало мышцам делать то, что привычно. Ноги сами выбирали место, куда наступить, чтобы не шуметь. Он пригнулся и винтовку держал наизготовку. Словно ждал, что человек может подняться. Однако уже шагов за десять понял, что все так, как он подумал – наповал. Он почувствовал небольшое облегчение, когда увидел дыру в груди с левой стороны. «Значит, не мучился, и увидеть его не успел».
Порфирий считал себя человеком современным и даже ученым – в глухой деревне таким не трудно казаться, тем более, побывав в своей жизни и в Первопрестольной и в Санкт-Петербурге. Он не верил в бога, и, вообще, во всякие чудеса. Вернее, раньше он верил, и даже истово, но жизнь – особенно война – показала, что никому человек не нужен. Нет никого на небе, а если и есть, то на людей ему глубоко начхать. Ну а про чудеса, так тут и вообще просто – Порфирий никогда не видел ни одного чуда. Значит, и нет их в природе. Но вот суеверия… Он даже себе не признался бы, что верит в них. В сглаз, в приворот, в черного кота и в каркающую на смерть ворону. Так же он хоть и не признавался, но придерживался охотничьих подобных предрассудков. Не мылся на охоте – фарт смоешь; не брал с собой вареное мясо – не будет добычи, чтобы наварить; радовался талану – первой быстро и чисто убитой дичи, значит, охота будет богатой. Одним из таких правил было – делай всегда так, чтобы зверь перед смертью тебя не увидел. А то запомнит. Вот уж вроде смешно. Кто там помнить будет? Котлета или шкура на стене? Но, несмотря на это, к живому еще подранку, чтобы дорезать, он всегда подходил со спины. А в зверя стрелял, когда тот отворачивал от него голову.
Вот и сейчас, к лежавшему на спине Василию, он подошел от ног, и постоял немного. Пусть глаз «остынет». Мертвой пеленой затянется. Васька слово заснул. Лицо не искажено страданием. Порфирий неожиданно для себя, перекрестился, и пробормотал:
– Прости, мя, господи.