– Ларс!
Кто здесь? Кто смеет нарушать гармонию полёта? Кто не знает, что полёт требует полного, абсолютного, безусловного одиночества? Только одиночество способно взмыть в самую высь, только одиночество ничто и никто не может удержать на земле, только одиночеству даруются мощные серебристо-серые крылья с фиолетовой окантовкой… Быстрее, ещё быстрее… Выше, ещё выше… Солнце… Ворона… Зелёные макушки… Листочки… Листочки… Много листочков… Ветки… Я, что, падаю?…Нет, нет, пожалуйста, только не это, опять…
– Ларс, старый дурень, просыпайся! Опять в сапогах завалился! Мочи моей нет!
Пещера. Конечно. В бороде чешется. Конечно. Хоть и весна, а холодно ещё, во Внутреннем Озере как следует не помоешься, а дома поди воды нагрей на всех. Фрейя на свои космы весь кипяток изводит. А толку-то, как сидела в девках, так и сидит. Фрейя, тоже мне. Надо было Кастрюлькой назвать, может, соседи смеялись бы меньше…
– Опять руками всю ночь размахивал! Иди на улицу спи, коль неймётся руками помахать! А то пойду к Виндальву, попрошу, чтобы на следующую войну взял, там и намахаешься! Синяков мне, поди, штук двадцать наставил!
Ругаться? С кем, с Ану? Это примерно так же бессмысленно, как пытаться передуть ветер, перекричать водопад или перепить Вилле. Ларс поёжился и натянул одеяло на бороду. Никогда больше, никогда и ни грамма. Забыть дорогу в деревню к Вилле навсегда. Ладно, хотя бы на неделю. С ним, конечно, весело, но на целый вечер забываешь о Деле. А потом ещё на целый день, потому что после вечера в погребе Вилле день всегда насмарку.
– Вставай, чего укрываешься? Солнце уже высоко, завтрак стынет, а он валяется, хоть кол на бороде теши!
Голос у нее всё-таки… Странно, вроде, когда женился, голос серебряными колокольчиками в душе отзывался, а сейчас, через восемьдесят три года брака больше пилу двуручную напоминает…
Ларс сел на топчане, спустил ноги на каменный пол, один за другим стянул сапоги. С наслаждением пошевелил пальцами. Нет, в сапогах спать, конечно, не дело… Затекло всё, как ходить-то теперь целый день… Забыть дорогу к Вилле… По босым ногам протянул мягкий теплый сквознячок.
Да, подумал Ларс, наверное, всё-таки правильно, что они сделали деревянную пристройку у входа. Можно дверь открывать с самого утра, особенно если на улице солнечно и тепло… До сих пор немногие гномы из местных рискуют селиться наверху. Хотя последняя война в Приозёрье закончилась сто сорок два года назад, большинство семей так и живет во внутренних и нижних пещерах. Ларс помнил войну. Помнил, как задыхался в дальнем схроне вместе с другими детьми, как умолял старого Гуннара выпустить их наружу хоть на секундочку, всего за одним глотком свежего воздуха. Помнил, как через неделю их наконец вывели на поверхность, и он вдохнул полной грудью, и его тут же вывернуло наизнанку, потому что легкие заполнила густая смесь запахов горелой плоти и сожженного леса… До самой свадьбы Ларс жил, как и все, на глубине триста футов, и наверх лишний раз не поднимался. Но потом на ярмарке невест увидел Ану, хохотушку Ану, которая родилась далеко от Приозёрья, которая войну только по рассказам знала. Уж так она плакала под землей, так тосковала и чахла, что молодой супруг, скрепя сердце, подыскал домовую пещеру поближе к свету и воздуху. А сам – что ж делать – привык потихоньку. Дышать наверху полной грудью без рвотных позывов. А на старости лет согласился вот и на внешнюю пристройку.