И при всех своих габаритах и напоре, стоило деду поближе разглядеть того громилу на гнедой, он притих, как мышка, осторожно ползущая по мягкому одеялу. Как и я, он увидел нечто, что ему совсем не понравилось. Дед мог молчать часами, но, когда хотел настоять на своем или дело касалось денег, бывал очень разговорчивым и оживленным, как случилось совсем недавно. Но при виде того парня весь гонор сошел с него, сменившись каменным молчанием. Понять его было не сложно. Мужчина был таким же крупным, по крайней мере вполовину моложе и с лицом, точно высеченным из камня молотком разъяренной цирковой обезьяны. Он был покрыт шрамами, нос перебит, а одно веко закрывало глаз почти наполовину, будто он все время прищуривался. И я готов был поспорить, что когда-то ему пытались перерезать горло – длинный зазубренный рубец тянулся от уха до уха. Когда он говорил, казалось, он пытается прочистить горло, набив полный рот канцелярскими кнопками. На голове у него был сильно поношенный фетровый котелок с кокетливым белым пером. Дорогой с виду черный костюм был совсем новым, но точно с чужого плеча. Чтобы толком застегнуться, ему пришлось бы выпустить фунтов десять воздуха, а потом привязать с каждой стороны по упряжке мулов.
Дед откашлялся, тем самым позволив, насколько возможно, продемонстрировать несогласие, оперся руками на повозку и уставился на реку, точно ожидая идущего к нему по воде Иисуса. Воздух сгустился, как бывает перед грозой, а небо сделалось черным, как сон пьянчуги. Обращаясь к деду, человек в котелке сказал:
– Ты из таких, что привыкли стоять на своем, а?
Дед развернулся и встретил его взгляд. Тут бы самое время пойти на попятный, да гордость Паркеров так просто не унять.
– Я человек, который думает, что каждому следует выполнять свое дело, даже когда хоронишь ближних, а как раз сегодня я похоронил сына вместе с невесткой.
– И решил по такому случаю прикинуться убогим в расчете на мое сочувствие, – сказал человек в котелке.
– Нет, – ответил дед. – Не решил. Просто сказал, как было, в ответ на твой вопрос.
– Я не спрашивал тебя, кого ты хоронил. А сказал, что ты привык стоять на своем.
– Видно, похороны здесь пришлись к месту, так я рассудил.
– Ну так держи свои рассуждения при себе, – сказал громила, – а то ведь я тоже утром был на похоронах. Подъехал, когда все уже разошлись, а двое ниггеров-могильщиков собирались засыпать яму землей. Я достал ствол, – он откинул полу сюртука и кончиками пальцев тронул желтоватые костяные накладки на рукояти револьвера, торчащего из кобуры задом наперед, – и сказал им остановиться, вытащить гроб и открыть крышку. Как и ожидалось, на том парне был очень приличный костюм, куда лучше, чем мои обноски. Так я велел ниггерам снять его шмотки и напялить ему мои. Вот это дело: забрать хороший костюм, чтобы не гнил в земле, а ниггерам оставить их чертовы жизни.