– Пошли. Если поторопимся, то еще все исправим.
– Что исправим?
– Все эти лишние листочки. Их нужно вытащить из кубка.
Я зарываюсь пятками в пожухлую дикую траву.
– Нет.
– Люди поймут, что ты нарушила существующий порядок вещей. Твое имя уже вытаскивали в этом году.
– Кто помнит, что произошло одиннадцать месяцев назад? Теперь мне семнадцать и…
– Клара…
– Час настал! – объявляет деревенский часовщик. Его голос звучит громко, но похож на смертный приговор. – Соберитесь вокруг, чтобы узнать, кто же выиграет в лотерею.
Всякая болтовня мгновенно замолкает. Слышен только шелест травы, по которой пробираются сельские жители, молчаливые, как плакальщицы на похоронах. Для многих надежда на то, что ритуал, проведенный в этом месяце, принесет благоприятный результат, висит на волоске тоньше паутинки.
Непринужденность Акселя улетучивается. Он потирает затылок и наклоняется к моему уху.
– Ты все еще можешь поговорить с господином Освальдом, – тихо предлагает он. – Еще не слишком поздно, чтобы признаться в том, что ты натворила.
Я отстраняюсь и скрещиваю на груди руки. Почему Аксель не хочет, чтобы меня выбрали?
– Ты сомневаешься в моих возможностях? – так же тихо спрашиваю я.
– Не в этом дело.
– Ты видел мою карту. Я подготовлена больше, чем любой другой.
– Я знаю, но лес… – Его взгляд скользит к возвышающимся за лугом деревьям, и его плечи вздрагивают. – Не стоит искушать судьбу.
Я поднимаю бровь.
– А не пора ли кому-нибудь это сделать? – Я позволяю себе улыбнуться. Надеюсь, это вызовет у него ответную улыбку. Я предпочитаю, чтобы надо мной подтрунивали, а не беспокоились.
Он качает головой, и уголки его губ наконец слегка поднимаются.
– Справедливо.
Меня охватывает удовлетворение, но затем в груди что-то сжимается. Я получила желаемую улыбку, но сквозь нее вижу боль, которую Аксель так хорошо умеет скрывать за маской непринужденного обаяния.
Он оглядывает других жителей деревни. Мы все еще вне зоны слышимости, если он беспокоится об этом.
– Если тебя выберут…
– Я найду ее. Обещаю.
Он тяжело сглатывает.
– Тогда ты станешь первой, кого лес будет рад впустить.
– Так и будет. – Я поднимаю голову. Я уже положила на алтарь свое подношение: желудь, который мама подарила мне семь лет назад. Если Лес Гримм не примет это как самое ценное, чем я могу пожертвовать, чтобы завоевать его расположение, то я не знаю, что может помочь.