«Неужели и тут неудача?» – успела подумать она, но взгляд ее успел выхватить из темноты то, что могло пригодиться.
Рыболовные принадлежности.
В застекленной витрине лежали крючки, а на прилавке – несколько наборов лески. Она нашла самую тонкую, зажала в руке, вытащила зажигалку из держателя рядом с кассой и вновь открыла аптечку.
Рядом нашлось зеркало на крутящемся стенде с солнечными очками. Она смахнула очки одним резким движением и наклонила стенд так, чтобы зеркало находилось на уровне глаз. Отмотав часть лески, закрепила ее на рыболовном крючке, а потом ножницами из аптечки отхватила примерно шесть дюймов[2]. Задержала дыхание, приблизила лицо к зеркалу и наклонила голову так, чтобы рана над правым глазом была хорошо видна. Она уже видела ее в отражении в лобовом стекле у себя в машине пару часов назад – нет, наверное, с тех пор прошло часа три-четыре, не меньше… – но тогда грязь скрывала серьезность раны.
Странное чувство нереальности происходящего переполнило ее.
«Почему это случилось со мной?» – прошептала она, и ее слова потонули в шуме дождя. Она простерилизовала острие крючка в пламени зажигалки, попыталась мысленно настроиться на то, что ее ожидает, и от этого глаза ее предательски наполнились слезами. Соленая влага пополам с кровью потекла по лицу, оставляя на грязных щеках розоватые борозды, извилистые, как дороги местного значения на картах.
Хирургические швы она могла бы наложить даже во сне, и не это пугало ее.
Дело не в том, что сейчас ей предстоит самой шить кожу у себя на лице. Все гораздо хуже.
«Господи, пусть здесь окажется еще хоть одна живая душа, – пробормотала она, борясь с подступившими рыданиями. А потом поднесла крючок к лицу, чувствуя, как руки у нее ходят ходуном, и стараясь унять эту не вовремя возникшую дрожь. – Я не хочу, не хочу, не хочу оставаться одна в этом проклятом месте».
«Даже мертвые умеют говорить».
До самой своей смерти отец Ребекки не уставал повторять эту фразу. Он был уже очень болен, и она не придавала большого значения его словам. В те несколько последних месяцев его жизни, когда Ребекка много времени проводила у постели больного, она видела, как слабеют его тело и дух. Считала его слова бессвязным старческим бредом. Наблюдала, как когда-то упругая кожа стала бледной и прозрачной, вся в прожилках синеватых вен. Казалось, что телесная оболочка того, кто сумел воспитать и вывести в люди всех троих своих детей, истончается и исчезает.