– А Бохов?
Кремер рассердился.
– Я думал, это наше дело? Разве ты не так сказал?
Гефель молча кивнул, у него уже не было сил радоваться.
Цвайлинг жил в стороне от лагеря, в красивом поселке, построенном заключенными для эсэсовцев. Два года назад он женился, и его двадцатипятилетняя супруга Гортензия – полногрудая, пышущая здоровьем женщина – стала предметом тайной зависти многих шарфюреров в поселке. Однако брак по разным причинам не принес Цвайлингу счастья. Шикарный мундир когда-то пленил воображение Гортензии, но в последние месяцы она убедилась, что за эффектной декорацией скрывается пустой и слабовольный субъект. Гортензия в мечтах уже не раз сравнивала своего муженька с подтянутым гауптштурмфюрером Клуттигом, который, правда, был некрасив, зато мужествен. В результате этих сравнений на долю Цвайлинга оставались только презрение и пренебрежение. Семейная жизнь становилась все более скучной и безрадостной, и супругам было почти не о чем говорить. Но не это в первую очередь печалило жену Цвайлинга. Гортензия оставалась бездетной. Врач ничем не мог помочь – внутренние спайки препятствовали зачатию. Женщина не желала с этим мириться и мысленно во всем винила узкогрудого мужа, который своим дряблым телом и бледной кожей так невыгодно отличался от нее. Неудовлетворенность семейной жизнью ожесточила Гортензию, и нередко в постели она бесцеремонно отталкивала мужа: «Ах, оставь!» Но иногда из жалости она безрадостно допускала его к себе, и он как обласканный песик уползал потом в свою постель. Хозяйство Гортензия вела самостоятельно и не позволяла Цвайлингу вмешиваться, да и вообще все делала по-своему, не спрашивая мнения мужа.
В этот вечер Гортензия сидела в столовой перед буфетом и укладывала в ящик фарфоровую посуду, заботливо обертывая каждую вещь газетой.
Цвайлинг был уже дома. Стащив с себя сапог, он поставил босую ногу на сиденье кресла, толстым серым носком вытер разопревшие пальцы и с огорчением стал рассматривать пятку – опять натер до крови!
Гортензия, занятая укладкой посуды, не обращала на него внимания. Цвайлинг надел носок, с усилием снял другой сапог и вынес сапоги. Затем в шлепанцах, расстегнув китель, вернулся в комнату и сел в кресло.
Некоторое время он наблюдал за Гортензией, поджав нижнюю губу. В памяти мелькнуло, как один шарфюрер, смачно ухмыльнувшись, сказал ему: «Ножки у твоей жены… ого!» Цвайлинг посмотрел на округлые, чуть полноватые икры Гортензии и на кусочек голой ляжки под задравшейся юбкой. Да, у того парня губа не дура!..