и Томас Пейн
23 пользовались театральными аналогиями в своих знаменитых речах о конкурентных взглядах на государственность. Бёрк жестко критиковал французских революционеров за то, что они вели себя «словно комедианты на ярмарке перед буйной публикой… перед толпой озлобленных мужчин и женщин, потерявших всякий стыд… Они все вывернули наизнанку, поставили галерку вместо дома» [Burke 1989: 119]. Пейн противопоставил ему призыв к демократическому «открытому мировому театру», где рациональные политические деятели на эгалитарной сцене приходят на смену «ханжеству и софистике» королевской власти, которая «правила из-за кулис» [Paine 1945: 426]. Пейн и Бёрк, оба умелые ораторы, хорошо понимали всеобъемлющий охват театрального искусства. Баллады, распеваемые на уличных перекрестках, карикатуры «темнокожих» театральных персонажей, афиши для чтения вслух, поэзия и живопись с использованием театральных образов и метафор, уличные шествия с передвижными платформами для сценических декораций, полемические памфлеты – все эти средства распространения театральной культуры превалировали в общественной сфере независимо от положения, национальности и гендерной принадлежности людей. Они пользовались гораздо большей популярностью, нежели преимущественно мужская, буржуазная, ориентированная на печатное слово гражданская культура [Habermas 1991].
Но путь от театральных образов, историй, метафор и других художественных тропов, наполнявших эти разнообразные средства информации, до политических и философских дискуссий не был улицей с односторонним движением. Существовал взаимообмен между театром и философскими сочинениями, сообщениями от миссионеров и путешественников, аболиционистским активизмом, представлениями менестрелей с блэкфейсами, уличными шествиями, изящными искусствами, политическими карикатурами, научными трактатами, песнопениями, патриотическими гимнами и политическими сочинениями. Один из примеров этой взаимной проницаемости между документом и перформансом – то, как театр преобразовывал философские трактаты, политические дискуссии о гражданских правах и научные теории о расе в популярную и доступную форму как для грамотных, так и для неграмотных. Это помогает объяснить, каким образом идеи о рабстве, расовой принадлежности и правах человека начинали свободно циркулировать за пределами интеллигентских и научных кругов. Театр и популярная культура придавали мощный импульс этим дискуссиям, пока межрасовые отношения в обоих городах развивались под давлением демографических и экономических факторов. Крайне важно, что театральные представления вплетались в более обширную культурную ткань политики, визуальных искусств, печати и уличных перформансов; взаимный обмен между всеми этими формами выражения помогал создавать трансатлантический лексикон рабовладения и аболиционизма.