Во-первых, он пришел по распоряжению комсомола и вряд ли мог отказаться. И маловероятно, что имел полное и адекватное представление о методах работы Чрезвычайной комиссии.
Во-вторых, к началу 1920-х годов, когда гражданская война в европейской части страны закончилась, одесская «чрезвычайка» изменилась. Это не значит, что чекисты превратились в ангелов и в обращении с арестованными соблюдали «социалистическую законность» (она особо никогда не соблюдалась), или тем более презумпцию невиновности. На всех этапах советской истории классовая борьба диктовала свои правила. Что же говорить о том времени, когда только-только закончилась братоубийственная и кровопролитная гражданская война. Но жестокости и садизма в деятельности ЧК в 1920-е годы все-таки стало меньше.
В-третьих, преследуя социально чуждые элементы, чекисты одновременно вели борьбу с настоящими бандитами и преступниками, которые терроризировали население. Именно этим занимался Шура Кесельман. Его определили в «секретный подотдел», в опергруппу «по разведке» и вдобавок поручили вести информационную работу. Сам он называл свои тогдашние должности так: «комиссар и оперуполномоченный по разведке» и «помощник уполномоченного по информации». В его функции входил сбор сведений о «преступных элементах» в том числе с помощью агентурной разведки. То есть речь шла о розыскных мероприятиях. «В секретный подотдел входили разведка, осведомление, оперативная часть, сельская разведка, организованная для осведомительной связи с деревней», – отмечает историк И. Н. Шкляев.
В процедурах дознания, нередко сводившихся к выколачиванию из арестованных нужных показаний, Кесельман не участвовал. Помню, как бабушка Ася с кем-то говорила по телефону, точнее, не говорила, а яростно кричала в трубку: «Не делал он этого! Не делал! Никого не убивал, слышишь?! Ясно тебе?! Он был другой, не мог, никогда. И работу имел другую, не “убийственную”».
Слово «убийственную» я очень хорошо запомнил, хотя в целом ничего тогда не понял. Поскольку мал был и постеснялся спросить. Это было, наверное, в середине или начале 1960- х, когда бабушка с дедушкой переехали в Москву из Киева и поселились в коммуналке на улице Правды. Вот там я и стал невольным свидетелем этого телефонного разговора. Историей семьи я еще мало интересовался, и только много позже сложил два и два, догадавшись, что речь могла идти о дяде Шуре и его работе в Одесской ЧК.