Так мир разделился. Магия осталась только в Соларисе, маленькой стране над Подземным царством, в недрах которого таится источник жизни и магии! И именно Соларис оберегает Врата меж мирами, помогает душам найти покой и переродиться, оберегает магию и источник жизни, оберегает весь мир! Пока остальной мир позабыл про магию, веря, что все это россказни, мифы, небылицы, Соларис продолжает жить, охраняя их покой и каждую душу.
Не знают они, что тогда Врата лишили мира магии, отрезав от источника жизни.
Не знают они, что во многих течет магия, что проснется, едва они переступят Врата.
Не знают они, что все зависит от жизни мойры… Хаос и Ненависть верили, что мойра – судьба! – будет жить вечно, а потому сделали ее жизнь единственным ключом, что может уничтожить Врата. Умрет судьба, умрут… Врата».
Мойра тяжело вздохнула, стянула очки и закрыла уставшие глаза. Боль пульсировала во вспотевшем лбу, руки тряслись. Но хуже всего была обида: она больше не мойра, пустот нет, ведь «герои» победили. И теперь каждая душа сама выбирает судьбу, теперь каждая душа получает второй шанс. Так еще и писать она разучилась… сплошные повторы, ошибки, но…
– Но я умираю, мышки мои… умираю… – Флоренс улыбнулась, а потом охнула и схватилась за грудь. Сердце кололо, но она пока дышала. – Еще не время! Я еще не написала свою последнюю пьесу! Мою лучшую пьесу! Осталось только придумать врага…
Дверь палаты открылась, Флоренс вздрогнула и сощурилась, разглядывая мужчину, что протянул ей цветы и пакет мандаринов.
– Слышал, в больницу следует приносить фрукты, – усмехнулся вошедший и сел в кресло напротив Флоренс. Душа бешено стучала, а ладошки вспотели: она знала этого мужчину! И теперь понимала, что ее пьеса будет не просто гениальной… шедевральной!
Никлаус смахнул невидимые крошки с черного пальто, поправил воротник и чарующе улыбнулся. Черные, словно ночь, волосы по плечи растрепались, верхняя часть была собрана в хвост на затылке. Темные глаза мерцали от яркой больничной лампы, а тонкие губы изогнулись в лукавой усмешке.
Флоренс смотрела на Никлауса, боясь вздохнуть. Кажется, ее пьеса будет даже лучше, чем она могла представить!
– Ты позволишь мне написать ее? Мою последнюю пьесу? Поможешь актерам отыграть ее?
Никлаус положил ногу на ногу, поднес палец к губам, от чего перстни заблестели. Он сощурился, разглядывая мойру, наверняка дивясь тому, какой жалкой она стала. Седые волосы топорщились ежиком, глаза помутнели, кожа посерела. Больничная сорочка висела на ее тощем теле, не в силах скрыть выпирающие кости, делая мойру ходячим скелетом.