Какие книги ни читай, ничто не может сравниться с обыденным чередованием этих станций, вокруг которых скопились гроздья номеров – зоны, зоны, зоны… И на каждой платформе выходят разные люди – и расходятся по своим жизням, словно не замечая друг друга.
В Явасе вышел и я, ломая голову над грозным подтекстом этого именования: Я-ВАС. И увидел четвёртый вагон нашего поезда. Страшноватый глухой вагон с малыми зарешёченными окошками.
Чтобы узнать дальнейшую дорогу я подошёл к навесу, стоявшему недалеко от станции. Под навесом молодой парень вышибал на циркулярной пиле струи опилок из длинных досок, превращая их в короткие. Судя по одежде, это был зэк, только бесконвойный, отпущенный на самостоятельную работу. Он обрадовался передышке, выпросил у меня пачку московских сигарет и, не дожидаясь моих расспросов, поинтересовался куда я и к кому. Сам он был из другого лагеря, поближе к станции, но отца моего знал и отозвался о нём одобрительно.
– Молодец дед. Так клуб им разукрасил, закачаешься!.. Не, сам я не видел. Рассказывали…
Он сказал мне, что «кукушку» ждать долго, но скоро будет дрезина, которая идёт к «десятке» (с номерами здесь обращались фамильярно, оставляя только дробную часть от начального – всесоюзного – обозначения).
Дрезина была похожа на небольшой катер с каютой, в которую всем поместиться не удалось. Пришлось пристроиться сзади, за каютной стенкой, – так, чтобы морозный ветер свистел мимо. Одноколейная дорога резала пополам густой лес, полный угрюмых елей, и не виднелось в нём других просветов, кроме этой одноколейки.
Двое мужчин прятались от ветра рядом со мной. Оба курили, обоим было лет под пятьдесят, у обоих были крепкие, непроницаемые лица.
– Долго ехать? – спросил я.
– Скоро будем, – ответил ближний ко мне и, не покосившись в мою сторону, спросил: – К отцу?
– К отцу.
Не дожидаясь вопроса, я назвал фамилию. Попутчик помолчал и после долгой паузы, когда я уже перестал надеяться на ответ, сказал:
– Знаю. Художник. Ждёт дед.
Он опять надолго замолчал. Потом добавил:
– Не будут свиданку давать, качай права.
И снова замолк, пыхая папиросой.
Кто он был? Откуда знал отца? Позже я не смог даже описать отцу внешность своего попутчика так, чтобы отец понял, кто это. Так и остался он – попутчиком.
Зона. Тоскливо длинный высокий забор с натянутой поверху колючей проволокой. Вышки с часовыми. Полаивающие откуда-то собаки. Но самую тягостную подробность я разглядел не сразу. Это была тонкая, почти невидимая проволока, лежащая бесчисленными путаными петлями перед забором. Эта серая проволочная пена почти достигала высоты забора, и нетрудно было представить, как нелепо и беспомощно барахтается в ней человек, прорвавшийся через все стерегущие преграды. Почему-то представлялось, что и внутренняя территория зоны, недоступная взгляду, заполнена невидимо-тонкой, паутинной проволокой, в которой…