Первая отечественная - страница 11

Шрифт
Интервал


– Пся крев (пёсья кровь), – Пыр раскроил ему саблей голову надвое, сказав после этого:

– Сам ты блуд собачий!

Растерявшийся четвертый в ужасе смотрел в дуло нацеленного на него пистоля Мити:

– Не стреляй, – крикнул Захар и, подскочив к поляку, ударил кулаком в глаз, – тот рухнул без сознания, – сыми с него пояс, свяжи ему руки сзади, приказал он Мите! Тот кинулся исполнять, беспрекословно, признавая в такие моменты в своем друге главного.

Девчонки в страхе смотрели на них, сидя на земле и обнявшись, вцепившись одна в другую. Пыр улыбнулся им, сказал ласково:

– Здорово живете, девоньки! Не пужайтеся милые! Теперя вас никто не тронеть! Напротив, защитим, ежели чего! Вас как кликать-то?

– Маруся, – настороженно произнесла одна, та, что была посмелее и постарше, – а сестрицу мою Глашей кличут.

– Ну вот-то и лады! Вот, шо девицы, мы сами казаки с отряда боярина Андрея Алябьева, воеводы Нижегородского, посланные им у дозор, дабы дознать много ли в городе пшеков, ляхов стало быть?

Маруся, небольшого роста, большеглазая красавица с высокой грудью, выступающей под белой, отороченной куньим мехом свиткой быстро успокоилась и теперь отвечала толково:

– Гусары польские вчера пришли, сотен пять, али боле! Нам батюшка сказывал. Он нам и велел до срока схорониться в лесу, а то ведь напьются и насильничать станут, как в воду глядел! Мы с Глашей костерок запалили, дабы погреться. Гусары по дыму нас и сыскали.

– Батюшка ваш, чай с мастеровых, – вступил в разговор Дмитрий, приглядываясь к девушкам.

– С чего ты узял, – удивился Захар?

– А с того, шо око в меня острое, потому и в дозор послали. Были бы боярышни, либо дворянки, так тем вообще с терема со своей женской половины и ступить нельзя! Им и мужиков до свадьбы зрить не полагается, а вже гуторить с ими и подавно! Они бы тогда, вытащенные со свого терема, яко с реки рыбы, токмо бы молчали, да очами хлопали! Были бы купецкого звания, так попышнее бы гляделись, да и одежкой побогаче! Хотя одежку-то и другую одеть недолго, только к чему? Ну и не крестьянки, сие точно, те как-то простоватей, что ли, да и одежка была бы иная. Вон полусапожки да поневы (юбки) добротные, стало быть, из ремесленных.

– Верно молвишь, батюшка наш мастеровой, гончар, мы посуду делаем, – произнесла, наконец-то и Глаша, поправляя на своей головке съехавший на бок плат. Она была двумя годами моложе сестры (тринадцатилетняя отроковица) и не успела еще расцвести в полную меру своей девичьей привлекательности.