еще тогда все знал о луже, что должна была лежать на Дорот Ришоним, 5, а вместо этого лежала на Дорот Ришоним, 7. Юный Гребень пел: «Может статься, что завтра стрелки часов начнут вращаться назад». Ну так и сталось. Я видел это. Это отражалось в луже. БГ пел: «И тот, кого с плачем снимали с креста, окажется вновь распят». Я видел и это. Все так и было. Вернее, не так. Все было еще хуже: события, пророки, люди, боги – чудовищная мешанина крови во имя веры и любви, насквозь пропитанной кровью. Как и предсказывал двадцатипятилетний Борис Гребенщиков: «Что до той, что стоит за левым плечом, – перед нею мы все равны».
Она и сейчас стоит за моим левым плечом. В платье из полупрозрачного скотча. Через два часа и двадцать четыре минуты она коснется моего плеча. Но, как и пел юный БГ, «мне так сложно бояться той, что стоит за левым плечом». К тому ж я сейчас на целых пять лет его старше – того, двадцатипятилетнего. Как там у него – «Я пел что пел, и хотя бы в том совесть моя чиста». Ну вот – моя тоже. Все началось десять лет назад. В начале было похмелье и Моцарт. Соната № 11, часть третья, Rondo alla turca. А потом все пошло наперекосяк. Из-за любви. Любовь – хорошая причина, чтобы все испортить. Это вам и беспечный рыбак, и начальник заставы скажут. У меня к вам только одна просьба: дослушайте это сообщение до конца. Я расскажу вам об этой любви. И о том, что я видел в луже. И главное: я расскажу вам о Боге, которого не было. А начальник заставы поймет меня, и беспечный рыбак простит.
Мы с лужей продолжали пялиться друг на друга. Это все было похоже на сон.
Сон, компрометирующий и время и пространство; сон, меняющий жизнь и смерть местами, а потом меняющий и жизнь и смерть на набор гэдээровских переводилок – не уверен, что они были из ГДР, но их все так называли, а еще их на мотоциклы «Чезет» клеили, прямо на бак; ну это те счастливцы клеили, кто сумел купить мотоцикл «Чезет», а те, кто не сумел, – те на «Яву»; я по возрасту не застал этих переводилок, но я и разрушения храма не застал; ни Первого, ни Второго; это мне папа рассказывал – и про храм, и про переводилки; а еще он научил меня, где числитель и знаменатель, ну, что вверху у дроби, а что внизу; потом папа умер от сердечной недостаточности, а тогда – тогда он спросил меня: «Мотоцикл “Чезет”знаешь?» – и я кивнул, ну потому что кто не знает мотоцикл «Чезет»? – на него еще переводилки гэдээровские наклеивались, прямо на бак; «Так вот, – продолжил папа, – числитель вверху, а знаменатель внизу», я это до сих пор помню, хотя уже давно нет ни папы, ни ГДР, ни гэдээровских переводилок; а через два часа и двадцать три минуты не будет и меня; а тогда – не в то «тогда», когда был папа, а в совершенно другом «тогда» – когда мы с лужей продолжали пялиться друг на друга, и это было похоже на сон, – вот в этом «тогда» подул мусорный ветер, и время окончательно скособочилось.