Легче сказать, чем сделать. В гондеке той ночью даже просто находиться было невыносимо. Те, кого с ног свалила цинга, стонали без умолку, бубнили себе под нос что-то, будто бредили. Хоть тресни, увещевания оказались бесполезны. Остальные моряки попросту ворочались в гамаках, мучаясь от бессонницы.
Абсолютная тьма на палубе и общая истощенность команды сделала своё дело. Моряки засыпали один за другим. Со временем и Вито захрапел.
Его перестали мучить пленники цинги. Преследовать мысли о саркофаге. Он растворился в забытье, не видя ни кошмаров, ни снов. Даже не понял, что спит. Моменты сменили один другой, и он очнулся.
Что-то липкое и едкое упало ему на лицо с потолка. Кожу зажгло. Боль несусветная. Вито дернулся, открыв глаза. Так ничего и не увидел. Зато вслед за одной каплей потекли другие. Целый кислотный ливень – для него одного.
Моряк завопил в отчаянии, брыкаясь. Никто даже не заметил. Он сходил с ума по мере того, как множились очаги боли. Запутался в собственном гамаке. Руки и ноги отнимало. Его залило целиком. Страдания возобладали над рассудком, вгоняя Вито в забвение. Резко успокоился, провалившись в сладостную негу.
Так он попал обратно в утробу матери. Боль ушла. Пришло блаженство.
Вито спал, понятия не имея, что стало с его телом. Хотя впредь это его нисколько не волновало. Главное, что матроса все устраивало. Лишь иногда сквозь сон он слышал голоса людей, которых никогда не знал. Нет, не дельмейские. То были илантийцы.
Сначала на борт «Сирокко» поднялась береговая охрана. Их до одури напугало то, что перед ними предстало в гондеке. Кто-то из них посветил даже фонарем на лицо Вито.
На сетчатку попал свет, портя сладкий сон. Грань между Серостью и явью слегка стерлась. За минувшие часы матрос перебрался на потолок, слизь облепила его с ног до головы: только часть руки да половина лица выглядывали наружу.
Как такое могло произойти, никто из пришедших не знал. Стены, пол, потолок – все покрыла слизь, удерживавшая людей внутри, будто в коконах. Плотняком к Вито прилегали еще двое – Бруско и Эрколани.
Этих он недолюбливал и напрягся бы, узнав о столь нежелательном соседстве. Собой троица уже представляла чуть ли не единый организм. И так было со многими моряками на палубе. Причудливый симбиоз. Неторопливое сращивание, будто по воле колдовских чар.