– Тебя вообще не кормят? – прокомментировал опер, когда я потянулась за пятым по счёту бутерброду. Я смутилась и одёрнула руку, но он только тяжело вздохнул и кивнул на последний бутерброд. – Ешь. Я не к тому сказал.
– Извините, – всё же буркнула я. Чёрт, до чего же стыдно. Умом понимаю, что стыдиться мне нечего и тот факт, что дома у меня нет практически никакой еды, абсолютно не моя вина, но всё равно было неловко.
– "Задержана при попытке кражи из продуктового магазина, нанесла телесные повреждения предположительно средней тяжести охраннику при попытке побега, по приезду сотрудников патрульно-постовой службы сопротивления не оказывала, доставлена в отдел…" – зачитал мне вслух протокол опер, пока я взглядом уткнулась в остатки своего кофе, болтающиеся на дне белой эмалированной чашки. Интересно, почему производители так любят делать внутрянку чашек белой? Это же совершенно непрактично – после десяти минут нахождения напитка в состоянии покоя кружка обзаводится коричневым обручем, который ничем, кроме как губкой с моющим средством, не отодрать. – Что украсть пыталась?
– Хлеб и паштет, – крепко сжала зубы и ответила практически без ненужных эмоций. – Я не себе.
– Кому? – в его голосе, казалось, я услышала неподдельное любопытство.
– Алёнке, – я впилась кончиками пальцев между костяшек другой руки, сжимая до боли, чтобы не разреветься от жалости к самой себе. Всё равно от неё, жалости этой, толку никакого нет – рано или поздно придётся утереть слёзы и идти что-то делать, чтобы хоть попытаться изменить ситуацию. Меня уже почти даже не тянет себя жалеть, но иногда всё же прошибает. Надеюсь, скоро эти порывы совсем уйдут в прошлое. – Это дочь их. Плачет, когда голодная, а они её бьют. Жалко.
– Тебе шестнадцать. Чего не работаешь? – продолжился допрос. Иллюзий я не питала и бутерброды меня не расслабляли – я прекрасно понимала, что это именно допрос, просто в условиях сильно смягчённых за счёт скидки на возраст.
– Работаю. Полы в библиотеке утром и вечером мою, и листовки раздаю, – я глотком опрокинула остатки кофе в себя и подняла глаза на мужчину. – Ну вы же понимаете…
Мужчина прошипел сквозь зубы что-то похожее на "жёваные мрази", но в произношении первого слова я была не уверена, а кому конкретно он это адресовал, моим опекунам или работодателям, я не поняла, да и не стремилась понять. Не знаю, что было более красноречиво – пара глубоких царапин на моей шее, разбитая губа или сбитые костяшки на пальцах, но опер, кажется, и правда понимал практически всё, что я ему сказала без слов. Более того, он верил моим словам. Ну, хоть кто-то.