Глаза Алана в это время перебегали от одной интересной фотографии на стене к другой, затем останавливались на очередной диковине – то на разноцветной раковине наутилуса, то на позвонке детёныша кита, выбросившегося на берег года три назад из-за шума винтов рыболовецких лодок. Так что парень не сразу сообразил, о чём я задал вопрос. Странно сглотнув, он совершенно по-птичьи переступил длинными тонкими ногами возле стула.
– Да, мистер Готт… Джереми, – поправился он, увидев ожидающий взгляд. – У нас в Ливерпуле среди ребят, увлекающихся морскими темами, например, кто-то на яхте ходит, другие учатся в Мурсийском университете, собрался некий клуб, так скажем, по интересам. В том числе на тему загрязнения океанов. Кстати, мы узнали о Вас после тех прошлогодних публичных лекций в Университете.
Я удовлетворённо кивнул. За те лекции я получил неплохой гонорар, но главное – привлёк внимание общественности, закинул удочку, образно выражаясь. И вот, кажется, клюнуло…
– Да, да, конечно, – я многословно и красочно пустился в рассуждения о тысячах тонн разлитой нефти, химикалиев, о звуковом заражении океана. Тут мой гнев был без наигранности. Алан сидел почти молча, изредка ёрзая в глубоком удобном кресле, будто никак не расслабляясь.
Минут через пять таких рассуждений я будто спохватился.
– Какой же я невнимательный хозяин, даже чашечку чая Вам не предложил! А ведь время ланча.
– Что Вы, мистер… Джереми. Знаете, хотел спросить по поводу “Пандоры”…
Примерно полминуты я тонко, по порядку изображал на лице искреннее удивление, гнев, досаду и прочее, что сопровождает человеческое глубокое возмущение.