Так, минута за минутой, катился рабочий день. На обеде Вера забежала в отдел кадров и взяла бланк заявления о переводе. Теоретически писать ей ничего было не нужно, но начмед в поликлинике был новый, да еще и буквоед. Придирался к каждой бумаге, искоренял, как он сам говорил, халатность и “бестолковщину”. Врачи и медсестры ходили застегнутые на все пуговицы, исчезли как вид все комнатные растения и электрочайники из кабинетов. Он лично проверял, чтобы в кабинетах не было даже сухариков, не то что еды. Может, это было и правильно, но бестолковщины меньше не становилось, она попросту возводилась в абсурд. Но и к этому все помаленьку привыкали. Она уже допивала кофе, собираясь вернуться к работе, когда в комнату отдыха зашел Завадский, бывший ее начальник и уважаемый в городе человек. Вера даже не удивилась, увидев его в дверях, Михаил часто бывал в поликлинике, главврач был его добрым другом.
– Ну что, Веруня, как бодрость духа? – пророкотал Завадский, усаживаясь напротив нее в кресло, которое лишь жалобно пискнуло под его внушительным весом.
Завадский был высоким, полным мужчиной, причем полнота была равномерно распределена по всему телу, он не производил впечатление человека толстого, он был большим. “…и непоколебимым как скала”, – вспомнила Вера описание хирурга, данное Милочкой Савельевой в бытность ее работы в онкодиспансере.
– Да вроде как все ровно и спокойно, Миша, в статистику пойду, – проговорила Вера, посмотрев на свои руки. Почему-то ей было неудобно смотреть ему в глаза. Всегда было неудобно, а сейчас и подавно. Разумного объяснения этой оторопи она не находила, это была данность.
– Вера, ты с ума сошла? Я понимаю, сухарь этот, Воронов, начмед ваш. Бумажная душа, у него не пациенты, а процент выздоровления и в срок закрытые больничные листы. Ты же там завянешь! – прогремел Завадский, отчаянно жестикулируя.
– Миша, я уже давно завяла, еще с тех пор, как ушла из операционной сюда. “Назовите ваш адрес, пожалуйста!” Я не медсестра уже, я коммутатор! И каждый так и норовит тебя укусить, да побольнее, жалобу накатать, обозвать…– не выдержала вдруг всегда сдержанная Шацкая и расплакалась, так внезапно, с такой обидой и горечью, что Завадский даже растерялся. Он всегда терялся от вида женских слез и никогда не знал, как реагировать.