– Чем обязан? – голос генерала приобрёл свойственный ему командный регистр.
– Милостивейше прошу, ваше высокопревосходительство, приютить малую толику беженцев.
– А что же вам в Гродненском уезде не жилось? И почему именно у меня?
– В насиженном месте уж больно притеснять нас стали. И молодой барин пьяницей оказался, и его холопы, как напьются сивухи, давай дома наши крушить да баб наших гонять. Вот и снялись мы с насиженного места. А к вам подались, потому что наслышаны, что человек вы праведный, справедливый; хоть строгий, но своих в обиду не даёте. А кроме того, черта оседлости впритык у вашего поместья проходит – 70 вёрст от Киева и 80 до Чернигова.
– И сколько же вас, убогих?
– Девятнадцать мужеского пола, двадцать баб да семеро детей малых.
Генерал Еланский был человеком неудержимой храбрости, манёвры его полков в сражении под Плевной вошли во все штабные пособия. Но, как многие отважные люди, генерал был крайне сентиментален.
Раскуривая длинную трубку, князь Еланский в задумчивости расхаживал из угла в угол салона. Затем махнул рукой, дёрнул длинный шнур колокольчика. Вмиг в салоне появился дворецкий.
– Осип, пришли ко мне управляющего.
Управляющий Евсей явился незамедлительно и, склонив в поклоне голову, зычным басом оповестил:
– Слушаю приказания, вашество.
– А помнишь ли ты, Евсей, спорные земли наши с помещиком Барыкиным? У Деснянской затоки…
– Как не помнить, вашество. До сих пор так и стоят в запустении.
– Барыкин вот уже год как преставился, а молодой барин за границей и возвращаться, по-моему, не собирается. Там и постройки какие-то, припоминаю, имеются…
– Точно так-с, вашество.
– Пошли Сеньку показать место этим горемычным. Пусть поселяются.
Евсей оглядел просителя, радости при этом не испытав, но ничем и не выказав неудовольствия. Вместе с гостем он двинулся к выходу.
– Эй, как тебя? – генерал окликнул раввина. – Крестьяне у меня народ не злобивый, но суровый. Как примут иноверцев, не знаю. Шалить не будете – авось, приживётесь.
– Мы люди работящие, горя хлебнувшие, век не пожалеете, – раввин поклонился до пола.
Так на краю огромного Остёрского поместья князей Еланских поселилась маленькая еврейская община…
…А тут подоспела Великая Октябрьская. Хотя была она никакой не Великой и, как потом оказалось, даже не Октябрьской, а просто к осени 1917 года граф Львов и трусоватый Керенский чётко осознали, что править державой, да ещё во время мировой войны, – это вам не писать прокламации да выкрикивать с думской трибуны замшелые постулаты о демократии, равенстве и братстве. И пока адмирал Колчак и генерал Корнилов рвались в верховные правители, власть в стране упала в руки никому не известной партии социал-демократов, последние лет десять болтавшихся по разным столицам Европы. Недолго мудрствуя, большевики, так странновато назвало себя левое крыло этой партии, напоили вином из бадаевских погребов несколько сот морячков, которые перебили полтора десятка юнцов из юнкерского взвода защищавших Зимний дворец и, войдя в него, объявили себя российской властью, присовокупив красивое слово «советская». А так как боевые генералы, дворянство и купечество ни в какой советской власти обитать не собирались, разразилась братоубийственная Гражданская война, унёсшая за три года от голода, болезней и погибшими в боях почти половину населения некогда великой державы.