мужчина на казенной кушетке с длинным шрамом на теплой щеке
глядя перед собой говорит:
я внук венгерского еврея
узкие палеты вдоль Братского шоссе
по ним мы идем одна за другой
грязь чавкает под настилом
зелень сменяется талым снегом
по утрам я плачу
мои слезы холоднее росы
они легче воды
они сохнут быстро
я их выделяю как растение перед рассветом
я помню такие слезы на виске матери по утрам
они высыхали быстро
и оставляли рыхлую бороздку соли
пишу в уме
лежа с открытым ртом в стоматологическом кресле
и боюсь забыть все что приходит на ум
у снов как и стихотворений
есть коварный аспект – когда ты в нем – все кажется важным
по пробуждении помнишь только детали
материалы на ощупь
обрывки фраз
дантистка не взяла с меня денег
я помню странный укол
когда кусочек зуба попал между нёбом и языком
словно во рту родился осколок камня
они говорят: бруксизм
я говорю: нет сил терпеть
и тру друг об друга тупые клыки
на голодный желудок беру маленький фильтр и стреляю у владельца кафе сигарету
дымок его красного Мальборо после моих самокруток
кажется чем-то постыдно безвкусным
легкий дымок
легче утренних слез
чем дольше я сплю – тем меньше пишу стихов
когда я не сплю – запах гнилого лука и морок плодовых мушек занимают мой ум
наступая на мокрые листья по пути домой
я размышляю: плотность времени выше плотности глины
и вспоминаю строчку из Мандельштама:
время срезает меня как монету
стихотворение похоже на осколок кости
оно откололось
неприятно вести языком по свежей щербинке
так и время идет —
я наблюдаю за металлической стрелкой своих черных часов
она медленно двигается над циферблатом
не устает и не помнит
где закончился день
не знает
где начинается утро
так пишется стихотворение
стихотворение не знает времени
время и есть его материал
стихотворение знает тяжелый ход
мне хочется думать:
слышит зубовный скрежет