– Ой, Катька! – щебетала она в трубке. – Заказов набрала! Просто супер! Не знаю, как успею! Тебе-то ничего, синее платье подождет? Как приеду, сошью, Кать!
– Да ничего, конечно, – согласилась та. – Оно же не летнее! Ну ты если вдруг ко мне соберешься, позвони, ладно?
– Ка-а-а-ать? – вопросительно протянула Олеся. – У тебя что, кто-то появился?
– Да нет, что ты! Кому тут появляться… Город пустой, – суеверно соврала Катя сестре, с которой обсуждала порой такие интимные подробности своей личной жизни, что, узнай об этом другие участники подробностей, придушили бы обеих.
– Ну-ну, – не поверила Олеся. – Не хочешь – не говори. Конечно, позвоню, Кать. Пока!
Положив трубку, Катя поняла, что никак не может унять охвативший ее мандраж.
«Да что ж такое-то! – раздраженно думала она. – Никогда я так не волновалась, даже перед экзаменами в институт… Хотя нет. Перед экзаменами, конечно, волновалась, но как-то по-другому. А здесь аж сердце останавливается, как подумаю, что он не придет… Хотя, если придет, тоже останавливается…»
Она снова вышла на лоджию, еще разок покурила и, собравшись, наконец, с мыслями, взялась-таки за уборку. С учетом того обстоятельства, что Катя уже несколько месяцев не работала, порядок в квартире был практически идеальный: так, полы протереть да пару тарелок сполоснуть.
Мысли ее метались, как птички в клетке. Наконец, Катя решилась. «В конце концов, живя одна, я имею право не застилать постель, тем более, кровать стоит не в красном углу в гостиной, а в специально отведенной для сна комнате, – думала она. – Дверь прикрою. Наполовину. На всякий случай».
Снова выскочив на лоджию, – а, семь бед, один ответ, пусть Евгения Тимофеевна хоть на какашки изойдет, – Катя покурила еще разок и пошла, наконец, в ванную.
Вспомнив знаменитую гетеру Таис Афинскую и то, сколько времени ушло у них с подружкой Эгесихорой на подготовку к встрече с юным Александром Македонским и его верным Птолемеем, Катя испугалась, что до вечера не успеет. А еще с Малышкой надо выйти! Стрелки часов с кукушкой, висящих в проеме между гостиной и спальней, показывали два.
Ускорившись по максимуму, к шести часам Катя была, по ее собственному выражению, готова к употреблению. Чистые душистые волосы уложены на макушке высоким узлом, но несколько прядок выпущены наружу, словно Катя только что второпях заколола волосы наверх. Дилемма – заколоть их или оставить распущенными – длилась практически все четыре часа, которые Катя провела в улучшении себя. Она то распускала длинные локоны, то снова поднимала вверх, прихватив шпилькой с красивым, «под слоновую кость», наконечником.