Детских домов быть не должно, вот и весь сказ. Раздайте детей-сирот по любым семьям и платите за их воспитание. Хоть как-то лучше, хотя тоже плохо – без настоящих матери и отца. Эта детдомовская зараза так быстро въедается под кожу человеческих отношений, что даже я, росший в семье, долго потом не мог брать с тарелки последний кусок хлеба, который там всегда отдавали самому маленькому.
Я человек верующий, православный, но вот думаю – отчего-то мы все терпимо относимся к детским домам и к домам престарелых. А мусульмане к этому нетерпимы, а значит – они правильнее относятся к будущему своих наций и к своей вере. Значит, за ними будущее? Неужели будущее за другой, более жёсткой, но правильной верой в своего всевышнего? Ответ на этот вопрос мне неизвестен.
Жестокость. Насколько я жесток? Судить об этом можно не по тому, как другие себя вели по отношению ко мне, а как я действовал сам в период неконтролируемой злости и жестокости.
Сначала на спор думал, как я выдержу боль, потом хотел понять – как смогу вести себя и смогу ли ответить. Как пацаны наши – смогут ли они это сделать? Пусть даже с моего согласия, но они это сделали легко, без всякого сомнения. Четверо меня держали, а один прибивал мои ступни гвоздями к полу.
Получилось всё, что мы хотели, – и у меня, и у них. Но я же не знал, что будет хоть и не больно, но почему-то унизительно и обидно. У меня появилось столько сил, ненависти, злости и жестокости, что я ножкой, открученной от стола, ночью бил троих сонных пацанов по очереди в каждой отдельной комнате. Никто не встал на их защиту, потому что я имел на то право – отомстить за обиду. В окровавленных обмотках из простыни на обеих ногах я был, видимо, страшен.
Ничего тебе больше рассказывать не буду, самому неприятно и страшно вспоминать и переживать своё жестокое прошлое. И тут тоже есть проблема с моей психикой, и особенно в детстве. Мне всё время хотелось что-то проверить, испытать себя и узнать. Уже с возрастом я прочёл, как люди от потери крови умирали, прибитые на кресте. Так вот – не было никакого обильного кровотечения. Я проверил. Значит, умирали от другого. Был шок, да и то – первоначальный, перешедший в неконтролируемую жестокость. И боли тоже не было, той, которую можно было бы так остро запомнить. А сейчас уже вспоминаю и думаю – ну ни фига себе, каким я, видите ли, был экспериментатором.