норвегом ведем, хлеб и тот родится нынче, не вымерзает, как прежде! Да и когда тот поход был на Низ? Много ли наших ходило? За тридесяти летов те, прежние, успели и умереть в свой након! А воеводили кто? Те же новогородчи, те же бояре с Прусской улицы!
Кто в шестьдесят шестом году воеводил тамо? Есиф Варфоломеич, раз, Василий Федорович, два, и Олександр Обакунович, ведомый воевода, што пал костью под Торжком в бою с тверичами. Дак после и замирились с великим князем Дмитрием, и на Дон с московитами ходили вместях, Орду бить! А как Тохтамыш Москву разорил да пожег, тут-то и подступило: платите, мол, за то, што мы в штаны наложили, каменного града не замогли удержать! А новгородски бояре того круче завернули: мол, двиняне в том походе были, Двина и плати! Из восьми тыщ выхода токо три взяли с палатей Святой Софии, а пять – с двинян. Всю Двину испустошили! И кто был тогда, в восемьдесят шестом? Кто выход собирал? Федор Тимофеич, Тимофей Юрьич да Юрий Дмитрич! И ныне, через двенадцать лет, кто пришел грабить Двину? Кто под Орлецом стоял, бил стены пороками? Кто две тыщи серебра да три тыщи коней вымучивал с двинян? Та же свита! Те же Тимоха с Юрьем! Токо теперь уже – посадники! Остепенились, эко! Прусс с неревлянином! Знакомою дорожкой пришли-прикатили! Вот те и вечевая власть, вот те и вольный город, Господин Великий Новгород! Для кого воля та, токмо? Тут и кто хошь за князя великого заложился бы! Лишь бы не грабили не путем! Пять тыщ! И мы же и виноваты теперь! И нас же казнить!
– Теперь князеву руку надо держать, – вставил было слово Рассохин.
– Обосрались и княжие воеводы! – свирепо рявкнул Анфал. – Кого прислал Василий? Ростовского князька, которого на том же Белоозере новгородская рать, почитай, без бою взяла в полон? Я Ивану и давеча баял: дурная затея! А он мне: князь далеко, иной год и даней Москве не пошлем, недород тамо, иное што, да и воевод московских на Двины не слыхано! Вот те и недород, вот те и спокой за князем московским!
Над головами обоих плавал слоистый дым. Хозяйка, опасливо взглядывая на воевод, подавала то дымные шти, то пшенную, сваренную на молоке кашу, то пироги. Но мужики не столько ели, сколько орали да подливали себе из глиняной корчаги темно-янтарного пива. «А ну как драться учнут, – опасливо думала хозяйка, – всю посуду перебьют ить! А ныне и куплять не на цьто! Московляне зорили, новогородчи зорили, мало избу не сожгали, а ныне двиняне не стали б зорить!»