Поэтому нет ничего удивительного, что страстный призыв Нечаева к непосредственному революционному действию мог только запугать и оттолкнуть представителей народнической молодежи.
В этом отношении утверждение Веры Засулич, что, Нечаев явился среди них человеком другого мира, как бы другой страны или другого столетия», находит самое яркое подтверждение высказанной мысли. «Во всяком случае, – говорит далее Вера Засулич, – ясно одно: Нечаев не был продуктом нашей интеллигентной среды. Он был в ней чужим».
Что Нечаев не был продуктом тогдашней интеллигентской среды – в этом не может быть особенных сомнений. У Нечаева не было того «прошлого», из-за которого приходилось бы ему, каяться» перед народом.
Нечаев был сыном простого мещанина, незадолго до освобождения крестьян выкупившегося из крепостной зависимости. По своему классовому происхождению он значительно ближе стоял к народу, чем выходцы из дворянских сословий, а такими выходцами и было большинство «радикальной» молодежи начала 70-х гг.
В данном случае «чужим» являлся не сам Нечаев, который действительно был «человеком другого столетия», начатое им движение. Буржуазные историки революционного движения склонны рассматривать «нечаевское дело», как движение, не имевшее корней ни в прошлом русской жизни, ни в последующих этапах развития революционной борьбы.
Изолируя нечаевское движение от социально-экономических корней пореформенной России, буржуазные историки невольно должны были признать его «эпизодическим» фактом. Первый, кто признал «эпизодичность» нечаевского движения, был небезызвестный немецкий историк русского движения, профессор Тун.
В «Истории» Туна слишком много исторических неточностей. Тун несколько поторопился написать свою «Историю». К числу подобного рода «затонений» относится и его утверждение, что «нечаевский заговор представляет собою замечательную попытку энергичного агитатора раздуть в широкое пламя тлеющую в недрах общества искру.
Но попытка не удалась. Все предприятие имело характер эпизодический».
Вслед за Туном эту мысль начал горячо развивать другой, теперь уже русский, историк – Богучарский, с тою только разницей, что Богучарский пошел значительно дальше Туна.
В неожиданности своих выводов Богучарский даже оригинален, но об этом ниже. В своем «Активном народничестве» Богучарский категорически заявляет: «В истории русского освободительного движения «нечаевщина» была лишь эпизодом характера совершенно исключительного».