В конце он приказал встать, не позволив мне осуществить стрельбу, и покинуть огневую точку.
И тут взыграли все обиды, которые во мне копились за последние два месяца, и я, встав с гневным выражением лица, повернулся к полковнику!
Я-то уж точно знаю, что мой гнев и снятый с предохранителя автомат с полным рожком, направленный в сторону полковника, существовали по отдельности.
Конечно, у меня и в мыслях не было выстрелить в него! Но мой визави в тот момент, похоже, этого не понимал.
К моему удивлению, он вдруг перестал кричать и побледнел, на лбу появились капли пота. Более того, он стал мне говорить успокаивающие, доброжелательные слова, что-то о том, что всё в этой жизни бывает, но проходит, не стоит излишне переживать из-за незначительных по своей сути событий и т. д.
Чудесная нормализация отношений и его доброжелательность закончились ровно в тот момент, когда я сдал автомат, так и не произведя ни одного выстрела.
И всё приобрело завершённую, плачевную для меня форму: с военных сборов я точно увожу двойку.
Посоветовавшись с друзьями, я решил прибегнуть к испытанному методу – ввести в игру тяжёлую артиллерию – политико-идеологическую! В связи с тем, что все «руководящие» комсомольские должности были уже заняты, друзья выдвинули меня и собранием из пяти человек утвердили секретарём (руководителем) ячейки комсомольской организации. Я надеялся, что наличие такого факта в моей биографии будет оценено по достоинству и повлияет на окончательную оценку.
Если о моём назначении на высокий пост узнали всего лишь несколько человек, то снимали меня с него торжественно, перед всем строем, с приглашением чинов из военного округа и публикацией в местной армейской газете.
Короче говоря, уехал я со сборов с максимальным набором негативных оценок и отзывов.
Ситуация становилась критической: для получения итоговой тройки мне было необходимо сдать экзамен по токсикологии минимум на четвёрку или готовиться обнадёживать плачущую девчонку возвращением солдата в течение последующих двух лет.
И, как тогда было принято, я обратился за помощью к моей родственнице тёте Кето, доценту одной из кафедр института. Выяснилось, что она хорошо знакома со вторым по значимости человеком на военной кафедре, батоно Гоги, который тоже принимает экзамены и недавно обращался к ней с аналогичной просьбой. «Главное – сесть именно к нему», – предупредила меня моя спасительница. Важно было и то, что мы обращались к человеку, который совершенно не участвовал в истории со сборами и ничего не знал о напряжённых отношениях между мной и заведующим кафедрой.