Сердито увернулась.
– Нет, не только, – ответила, пожалуй, излишне резко. Резковато. – Кое с кем я не могу быть ни по расчету, ни по принуждению.
– Например? – в его светло-карих (“ореховых”) глазах – легкая ирония.
Она метнула на Горицкого короткий, быстрый взгляд. Пожалуй, умеренно дерзкий. (Что любовнице, которая моложе на два десятка лет, было позволительно).
– Егор, например.
Его сын. С которого, собственно, всё и началось. На ухаживания этого юноши она решительно не желала отвечать взаимностью, но потом в игру включился отец, и неожиданно то, чего благополучный мальчик-мажор добивался безуспешно, совершилось между ней и его отцом, чего она сама, честно признаться, не ожидала (считая, что тот видит в ней лишь вздорную пигалицу).
Улыбка с лица финансиста сошла. Но злым его взгляд не сделался, а сделался, пожалуй, лишь более пристальным.
– Он настолько плох?
– Отнюдь, – она повела плечами, – Просто… знаешь выражение – не лежит душа? Не лежит душа к некоторым, вот и всё. Тут и расчет не поможет, – добавила она тише, живо вообразив себе (на недостаток воображения она точно не могла пожаловаться), как ее касаются неприятно холодные (и слегка влажноватые) ладони этого юноши, и как ее тошнит от одних его прикосновений, от его взгляда, даже запаха дорогого, фирменного парфюма (которым мальчик-мажор определенно злоупотреблял, опять же, в отличие от отца, в хорошем вкусе которого (следует признать) усомниться он не давал ни малейшего повода).
– Да, – вздохнул Горицкий, запуская пальцы в ее роскошные (волнистые от природы) волосы и начиная их тихонько перебирать, – Ты только что весьма четко определила причины изнасилований. Когда тот, кто не люб, не люб ни за какие коврижки… так?
Настя молча пожала плечами. На память пришел случай, который ей решительно не хотелось вспоминать, когда в четырнадцать лет она вышла из дома в позднее время суток и едва не угодила в лапы какого-то остервенелого молодого человека (к счастью, она умела быстро бегать и при необходимости громко, пронзительно визжать), после чего отец немедленно озаботился покупкой служебной собаки, дога Лорда, с виду чрезвычайно свирепого и страшного (черного, вдобавок, окраса), который на деле являлся псиной добродушной и даже ласковой (по отношению к хозяевам, разумеется) и, безусловно, умной.