– Глашенька… я ведь чувствовал, что придешь…
Глаша обернулась к нему, смотрела удивленными испуганными глазами. В письме то писал, что не встает с постели, почти умирает, а тут сам ходит на двух ногах, да еще и встречает.
– Ефим…– и сказать ей как будто нечего, стоит и смотрит на него, и слов нет, а в груди что-то сжалось от жалости – А с рукой то что?
– С рукой то? – он слабо улыбнулся – А нет её.
– Как нет?– Глаша положила руку себе на грудь и почувствовала свое биение сердца.
– По локоть нет. Вот так, Глашенька. Доктора оттяпали.
И стоит совсем рядом, и пахнет от него непривычно: карболкой и бинтами.
– Ну что ты, Глашенька, как будто и не узнала. Ты хоть обними меня. Живой же я.
– Живой. Славу богу, живой – она осторожно прижалась щекой к его здоровому плечу и слезы сами скатились по её щекам.
А дальше Глаша и не помнит, как и случилось это. Увел ее Ефим куда то вниз по лестнице, завернули они под нее, прижал он к холодной стене у складированных деревянных швабр и ведер, и, сделав своё мужское дело, скрутил козью ножку и закурил табак, купленный ею на местном базаре и сказал:
– Ты, Глаша, комнату сними. Поживешь, передохнешь и обратно езжай. Я живой, со мной ничего не сделается. Доктора на ноги поставили – и, сделав затяжку, закрыл глаза.
– Ефим, да как я её сниму? Город первый день вижу. Хорошо, что госпиталь недалеко от базара, а то и его бы не нашла.
– А ты слушай меня – он открыл глаза, сделал еще затяжку со свистом – Выйдешь сейчас из парадного входа и прямо по улице пойдешь до больших кованых ворот, а от ворот налево, там дом третий справа, калина растет у окна. Увидишь. Спросишь бабу Любу, скажешь комнату снять на день-два, пока поезда не будет.
– Прогоняешь меня. А я ведь к тебе ехала и денег у матери взяла…– она отвела глаза, чтобы снова не заплакать.
– Да нельзя тебе тут оставаться, больные тут, раненые. Неужели не видишь?
– Жена я тебе или нет?
– Глаша, да пойми ты. Нельзя. Завтра приходи, а я ждать буду.
Она все-таки еще раз заплакала, и они стояли под лестницей, пока не спустилась санитарка и криками не прогнала их из укрытия. Как добиралась уже домой и вспоминать не хотелось. А добравшись, две недели ходила она бледная, как мертвец, болела. Весной стало ей понятно – понесла. Обычно радостная весть в это время для свекрови как гром среди ясного неба.